Или мука и крупа, которые днём перебегали из ларя в мешки, за ночь снова превращались в зерно? Крабат считал это вполне возможным.
В конце первой недели марта погода переменилась. Подул западный ветер, небо сплошь затянуло серыми тучами.
- Снег пойдёт, - брюзжал Кито, - костями чувствую.
И действительно, пошёл немного, большими мокрыми хлопьями, затем промеж них упали первые капли, снег перешёл в дождь, который так дальше и забарабанил.
- Знаешь что? - заметил Андруш Кито. - Тебе бы квакшу себе завести, на кости твои нельзя больше положиться.
Мерзкая же была погода! Хлестали штормовые ливни, а снег и лёд стаяли, отчего мельничный пруд угрожающе переполнился. Им пришлось выходить в сырость, перекрывать шлюз, ставить подпорки.
Сдержит ли плотина наводнение?
"Если так пойдёт дальше, и трёх дней не минует, как мы потонем вместе с мельницей", - думал Крабат.
Вечером шестого дня дождь перестал, пелена туч разошлась, затем вспыхнул на несколько мгновений чёрный, весь в каплях влаги лес в лучах заходящего солнца.
После, ночью, Крабату приснился страшный сон: огонь разгорелся на мельнице. Мукомолы вскочили со своих тюфяков, с шумом бросились по лестнице вниз, но сам он, Крабат, лежал как чурбан на своих нарах, не в силах сдвинуться с места.
Уже запахло палёным, уже посыпались первые искры ему на лицо - тогда он с воплем вскочил.
Он протёр глаза, зевнул, огляделся вокруг. И - вдруг оторопел, не поверил тому, что увидел. Где парни?
Тюфяки пусты и оставлены - оставлены в спешке, по всей видимости: торопливо сброшенные оделяла, скомканные льняные простыни. Тут шерстяная кофта на полу, там шапка, шейный платок, пояс, - всё отчётливо видно в отсвете дрожащего красного света за слуховым окном...
Мельница горела на самом деле?
Крабат - остатки сна слетели с него - распахнул окно. Высунувшись наружу, он увидел, что на площадке перед мельницей стоит повозка, доверху нагруженная, затянутая почерневшей от дождя парусиной, запряжённая шестёркой коней - все шесть чёрные как вороны. На козлах сидел некто с высоко поднятым воротником плаща и шляпой, надвинутой на лоб, тоже чёрный как ночь.
Только петушиное перо на его шляпе - перо было ярким и красным. Словно пламя, полыхало оно на ветру: то взвивалось, резко и ослепительно, то никло, будто хотело погаснуть. Его сияние охватывало площадку и заливало её мерцающим светом.
Мукомолы в спешке бегали между домом и фургоном туда и сюда, сгружали мешки, тащили их в мукомольню, выбегали снова. Всё проходило молча, в лихорадочной спешке. Ни окриков, ни ругани, только тяжёлое дыхание парней - и время от времени возница щёлкал кнутом над самыми их головами, так, что они могли чувствовать движение воздуха, это подстёгивало их удвоить рвение.
