Всамделишные сказки - Ольга Владимировна Арматынская

Предисловие

На Урале, в Пермской области, на каменистом берегу реки Сылвы стоит деревня Грибушино. Живёт в этой деревне тетка моя, Агафья, которая сказки сказывает… Только сказки не простые, а всамделишные. Всё взаправду в них: и Сылва-река, и поля за деревней, и лес до самой вершины Кленовой горы, а гора та стоит — не шелохнется, и над всем этим небо — веселое, синее…

Пеньковская кикимора

Помню, как вчера, приходит ко мне бабка Лена из соседних Пеньков. А Пеньки-то, соседняя деревня, вовсе опустели, только эта бабка одна и осталась — один, значит, жилой дом.

— Как живешь, — говорю, — баб Лен?

— Милая! Плохо, нехорошо живу. Ужасы у меня в дому, силушки нет! Дверь на ночь запру, топор под кровать положу, лежу, сама себя уговариваю: «Кому ты нужная, старуха древняя? Золота-серебра в доме сроду не водилось, всё богатство — серёжки с бирюзой, которые ещё девкой нашивала», а всё одно — страшно! Завелся у меня кто-то: живой, озорной, в трубе кувыркается, а в сенцах-то нет-нет да и мелькнёт. Бабки-то в магазине говорят: кикимора это у тебя. Последняя, значит, которая из пустых домов осталася, к теплу и перебралась! Пришла бы ты ко мне, Агафья, хоть бы ночку сночевала!

Пообещала я бабке, как не придёшь! Захожу к бабушке дня через три, гляжу — сидит за столом, чаи пьёт, веселёхонька!

— Здравствуй, баб Лен! Чё, не страшно теперь одной?

— А я и не одна! С Марусей мы.

— Это кто же-то Маруся?

— Дак кикимора моя!

Ну, вижу, совсем бабка плохая стала, мерещится ей. Спрашиваю её тихонечко:

— И где ж она у тебя, Маруся-то эта?

— А в трубе схоронилась, тебя испугалась. Меня тоже сперва боялась, из подполья луковицами кидалась, а теперь поправилась. Ласковая она у меня. То василёк мне на стол положит, то окошко в сильный ветер притворит, а то песни со мной поёт.

Ну, думаю я себе, придумала бабка! Останусь, пригляжу, раз такое дело… Улеглись мы ввечеру спать, сон меня быстро сморил, только посреди ночи ровно кто меня подтолкнул. Что такое?! Слышу — поют в избе, в темноте-то. Один голос бабкин, дребезжучий, слабенький, а второй — звонкий, девчонкин. Так и выводят: «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…».

Тут я и не стерпела, вскочила, выхожу из-за печки-то. Смотрю — одна бабка сидит, а на меня и не глядит, в сени, в темноту вглядывается. Послышался, значит, мне второй-то голос. Рассердилась я, и давай бабку стыдить: «Старая уж, седая, а чего удумала — детские песни по ночам распевать! Кикиморы ей мерещатся, Маруси всякие! Шла бы ты спать, нету тут никого, кроме мышей!»