– Я надеялся, что удастся обучить какого-нибудь любознательного юношу из местных…
– Шоб наши мужики на оту монстру полезли – та ни Боже мой! – покачал головой урядник.
– Желающие нашлись, но приучить их заботиться о пароботе не представляется возможным: они недоливают воду, забывают его включенным, а чистить и смазывать автоматон их можно заставить только под страхом смертной казни.
– Та шо ж сразу казнить, можно ж сперше по мордасам, – осуждающе начал Гнат Гнатыч.
– Я не бью своих работников «по мордасам», я их увольняю.
– От я и кажу – чого ж сразу казнить!
Митя их не слушал – у него аж в груди ныло! Паробот… Он должен забраться в эту штуку и закатать, или покопать, или как его… поборонить… Ну почему их пригласили Шабельские, у которых так много дочек… и всего один парокот! Остановись они у Штольцев, он бы нашел случай… Хотя, сядь он в паробот, Алексей непременно об этом узнает и начнет измываться, что Митя в крестьяне подался. Где этому провинциальному ничтожеству понять чистый восторг перед автоматоном! Но так и впрямь можно опозориться, и поди докажи потом, что ты светский человек, скажут: землю пахал… Но видеть паробот – и даже не попробовать?
Митя почувствовал, что его душа разрывается на части, и с ненавистью поглядел на катящего впереди Ингвара. Репутации никакой, делай что хочешь: хоть на паротелеге, хоть на пароботе. А еще за Лидией ухаживает… Не слишком ли много для германца из простого рода?
Ингвар, даже не догадывающийся, какой он счастливчик, все гнал паротелегу меж полями. А трупы в кузове опять стали подпрыгивать, хоть дорога и ровная.
Крикнуть Митя не успел – просто потому, что в этот раз сам себе не поверил. Солнце же светило! Утреннее солнце! Даже тени не было!
Длинный сверток в кузове вдруг сел. Как был, свертком в рогоже, похожим то ли на червя, то ли на серый гороховый стручок. И из этой вот неестественной, невозможной позиции прыгнул. Прямо из кузова. Взвился в воздух.
Ингвар, не замечая, продолжал гнать паротелегу вперед.
Картина отпечаталась в глазах Мити, как изображение с модной серебряной фотопластины. Утреннее небо, чистое, точно его ночью тщательно протерла заботливая прислуга. Едва поднявшееся над горизонтом солнце уже слепит. И сквозь полуприкрытые веки – темный сверток на фоне золота и голубизны.
Рогожа слетела, и восставший мертвяк рухнул на шею бегущей за паротелегой лошади. Раздался жуткий всасывающий звук – конь жалобно, протяжно заржал… и упал на подогнувшиеся передние ноги. Выброшенный из седла стражник кувыркнулся через конскую голову и с размаху грянулся оземь. Его конь судорожно взбрыкнул точеными ногами и затих.
