Покрывающие поле мертвецы начали подниматься, один за другим. Лежащий рядом труп резко сел – Гришка, сын путейца с поезда, пристально уставился на Митю пустыми провалами глаз. И его скрюченные пальцы впились Мите в плечо, пробивая его до кости…
– Митяяяяя! – гулким мужским басом взревел он, открывая полную загнутых желтых клыков пасть. – Митяяяя!
Митя рванул посеребренный нож из-за перевязи на запястье… но его там не оказалось. Земля разверзлась, и он полетел вниз, вниз, вниз…
– Что ты творишь, Митя!
Паркетная доска перед носом у Мити отчетливо подмигнула ему круглым глазом выпавшего сучка и снова застыла. Митя еще какое-то время поизучал ее, потом с трудом приподнялся на локтях… и замер, глядя на начищенные сапоги, остановившиеся в шаге от его лица.
– Сперва натворил, теперь в ногах валяешься? – с мрачной иронией поинтересовались над головой.
Митя оттолкнулся от пола и наконец сел, привалившись к кровати со сбитой периной. Занавески трепетали на распахнутом окне, и утренний ветерок зябким холодком пробегал по голым плечам.
– Кошмар… приснился… – стягивая с кровати лоскутное одеяло и накидывая его себе на плечи, простучал зубами Митя.
– Пучок розог? – раздраженно начал отец и отпрянул в сторону, с удивлением глядя на сына, который вдруг вскочил и кинулся к оставленному прислугой подносу с завтраком.
Митя обхватил фарфоровый чайник с кипятком и чуть не застонал от блаженной боли в оледеневших ладонях. Едва сдерживаясь, чтобы не пить прямиком из носика, подрагивающими руками принялся наливать кипяток в чашку. Когда горячий поток наконец обрушился в желудок, Митя на мгновение замер, а затем рассеянно пробормотал:
– За что розги?
– А… ты чаю к воде добавить не хочешь? – озадаченно спросил отец.
Митя только отрицательно мотнул головой, впиваясь зубами в пирожок с еще горячим вареньем внутри.
– Не думал, что когда-нибудь скажу это тебе, но… где твои манеры, Митя? – хмыкнул отец, глядя, как его светский сын рвет пирожок, точно дикий зверь добычу.
Митя замер с пирожком между зубами, растерянно поглядел на разоренный поднос, на чашку с пустым кипятком… Шумно сглотнул. Уши его вспыхнули красным, он выпрямился, отложил недоеденный пирожок на край блюдца и отточенным изящным жестом снова плеснул себе чаю.
– Прошу прощения… Так чем я вызвал ваше неудовольствие, батюшка… в шесть утра? – Митя покосился на фарфоровые часы с амурчиками на камине.
На лице отца промелькнуло облегчение – кажется, странное поведение сына изрядно его напугало – и раздражение разом. Теперь он жалел о потерянном мгновении искренности и злился на себя, что не смог это мгновение удержать, а оттого вдвойне злился на сына.
