– Проклятье – вовсе не мы, – проскальзывая в дверь, пробурчала Лидия.
– Во-о-он! – заорал отец, и пущенная его рукой миска разлетелась вдребезги у ног замешкавшейся Алевтины, обдав дочерей брызгами уксуса.
– Родион Игнатьевич… – умирающим голосом пролепетала Полина Марковна. – А может… Лидочке не к Мите приглядеться, все же он ее на два года моложе, а к батюшке его? Мало ли женятся на молоденьких? Старший Меркулов в чинах, а будет в еще больших…
– Вот в кого дочери ваши такие дуры?! В вас, разлюбезная Полина Марковна! Господин Меркулов в чинах, а сынок его и от матери своей, княжны Белозерской, кой-какое имущество унаследовал, и Кровное Родство имеет. Если старший на Лидии женится, мы никого из девчонок за Митю уже не выдадим. По церковным заветам не положено на родне жениться!
– Какой вы грубый, Родион Игнатьевич! – По щекам Полины Марковны побежали слезы. – Да мы их и вовсе так-то не выдадим, ежели перебирать будем. – Она зарыдала.
– Полюшка, прости! – Шабельский опустился перед женой на колени, зарываясь лицом в ее юбки. – Прости меня… за все! То ли я тебе обещал! Так ли мы должны были жить… По заграницам ездить, лето в Крыму, зимний сезон – в Петербурге… а не круглый год в имении детей рожать. Всё проклятье наше! Предки, чтоб их… Тетушка… Ты погоди, все еще наладится, Полюшка… Лидию замуж отдадим… а хоть и за старшего Меркулова… Глядишь, генералом станет…
– За кого это вы тут замуж отдавать собрались… без меня? – раздался от дверей тягучий свистящий шепот.
Родион Игнатьевич вскинул голову и со смесью злобы, страха и жалости поглядел в глаза проклятью рода Шабельских.
Поле Митя узнал, хотя яркие сорняки, покрывавшие его взлохмаченным пестрым ковром, теперь исчезли, открывая высохшую землю, изрезанную щелями и оврагами, как пятка босоногой крестьянки – трещинами. Вырубленные напрочь рощицы торчали обугленными пеньками, будто гнилые зубы в старушечьем рту.
До горизонта землю покрывали трупы. Аккуратные, в саванах, они лежали стройными рядами – точно это было гигантское кладбище, а они просто поднялись из земли, оставив где-то в глубине свои домовины. Старики и старухи, мужчины и женщины, девушки в засохших веночках на бледных лбах и маленькие дети, так похожие на спящих.
Митя брел меж ними, то и дело спотыкаясь о торчащие из-под саванов голые ноги, – туда, где далеко-далеко над полем мертвых тел каркали вороны. Дойти и согнать, дойти и согнать, и Митя шел, шел, шел… Нахохлившиеся крылатые силуэты становились все ближе, ближе – они перебирались от тела к телу, и не обычной птичьей прискочкой, а неуклюже переваливаясь и то и дело припадая к земле. Скрюченная когтистая лапа вцепилась в живот косматой старухи со скрещенными на груди руками, рванула… Труп лопнул, выбросив к небу брызги отвратительной черной слизи.
