Мария отошла к столу, достала из ящика измятый листик бумаги.
— Вот прочтите, — передала записку Рудольфу.
«Нас предал пожилой сапожник, — молча прочитал Рудольф, и уголки его губ нервно вздрогнули. — Проживает по улице Вокзальная, фамилии и точного адреса не знаю. Береги сына, целую».
— О записке вы никому ничего не говорите. Берегите себя и сына, Мария, — сказал Гошек прощаясь.
Настороженной тишиной провожали Рудольфа затемненные дома. Даже не было слышно лая собак.
«Неужели Дебеш?… — мучительно думал Гошек. — Неужели Дебеш?.. Не может быть… Но… Вокзальная. Пожилой сапожник…»
Рудольф возвратился к полуночи. Дебеш и Гартусь еще не спали.
— Немного задержался я, — заговорил извиняющимся голосом. — Чудесная погода, — добавил, как бы оправдываясь.
Хозяин не отрывал глаз от немецкой газеты, словно Рудольфа и не заметил. Но прошло несколько секунд, и вслед за скрипом стула послышался монотонный голос:
— Пишут, что немецкие войска отступают с целью выровнять линию фронта.
Гошек понял, что от него ждут комментариев.
— Командованию армии рейха виднее, — поспешил он с ответом. — Впрочем, мне об этом нечего рассуждать: мнение сапожника не авторитет.
— Я думаю — наше дело сапоги шить, — дополнил Гартусь.
Беседа перешла на всех интересующую тему — о заработках и коже, деревянных шпильках, которые негде купить и приходится самим делать, о нитках для дратвы и тому подобных житейских мелочах.
— Дедушка Франтишек, — как бы между прочим спросил Гошек, — на нашей улице много сапожников?
— Да есть здесь один, Йозеф Дэрма. Хвастается, что лучше него мастера во всей Остраве не сыщешь. А на самом деле… Ну, будем спать, поутру подниму пораньше — ведь работы много. Спокойной ночи.
Когда все улеглись, Гошек рассказал о записке.
— Обстановка пока непонятная. Бог его знает, кто такой дедушка Франтишек. Все время говорит о политике, то расхваливает, то ругает немцев.
Уже на другое утро партизаны поняли, что сапожное дело связывает им руки. Надо было целый день безотрывно сидеть у столика и заниматься совсем не тем делом, для которого они посланы в Остраву. Необходимо было действовать.
После завтрака сели снова за работу.
С базара пришла тетя Эмилия.
— На каждом доме понаклеили, окаянные. Так и носит их ночью нечистая сила, — проворчала она.
— Что наклеили? — перестал стучать молотком хозяин.
— Да листовки. Даже на самом гестапо, говорят, прилепили.
Это было для партизан приятное сообщение, и они словно невзначай переглянулись. «Значит, подполье действует, — подумали они, — а мы старую обувь чиним».
