— Дед Савватий-то? — отозвался я. — Сосед наш. Как же! Бородатый такой старик был… Соберет, бывало, нас, ребят, начнет рассказывать про всякие земли…
— Так вот, этот Савватий, — продолжала Лукерья, — ходил в дальние земли, искал страну Беловодье. Это будто страна такая, где текут белые молочные реки, где веч-но весна и птицы райские поют, где люди ничего не делают — все у них и без того есть: ешь, одевай, что хочешь.
— Ну и что ж, нашел? — Вера, сидевшая в сторонке, зябко повела плечами, подсела поближе к подружкам.
— А то как же! Долго, говорит, ходил только: и в Киргиз-кайсацком крае был, и в Китае… Пока он ходил, искал, много воды утекло. А тем временем в этом Беловодье беда случилась. Речка их самая главная, в которой молоко текло, плотину-то и сорвала. Ерунда, небольшая еще брешь была. Людям бы взять в руки лопаты и дружно заделать ее. Но люди в той стране обленились настолько, что никто из них не хотел работать. Зачем им работать, когда все, что надо, вокруг лежит! Речка размыла плотину, молоко-то все и утекло в пустыню.
— Савватий, значит, опоздал?
— Он так сказывал. Вернулся он из этой самой страны худющий-прехудющий. От зипуна одни рукава остались. Слепил он себе землянку на самом конце улицы или по-нашему — порядка, да и доживал спокойно свой век. Наберет зимой кусочков, насушит сухарей, а все лето пташек разных ловит да продает их на ярмарках.
— Соловьев, что ль? — допытывалась Вера.
— Не одних соловьев — и дроздов, снегирей. Но он торговал ими не из-за денег, а так — интересно было ему шататься по всяким ярмаркам. Сейчас, я замечаю, народ не ходит. А бывало, и зимой, и летом идут и идут. Разутые, раздетые, в чирьях все — ужасть! Один ходил на «вольную» — так тогда целина называлась. Другой по святым местам шлялся: счастье у бога вымаливал. И идут, и идут. В лаптях; есть какая самотканая рубаха, и та с плеч сползала. Нальешь ему в чашку тюри, а он сидит за столом да только плечами подергивает — вши заели. И вот что скажу: каждый норовил в одиночку идти. Авось мне подвезет! Сосед ходил — ни с чем вернулся, а я вымолю у бога счастье свое.
Лукерья замолкла.
Костер почти совсем погас. Светлана подбросила на угли сухого сена. Сизоватый дым приник к росистой траве. Но вот вспыхнуло пламя, и на миг из темноты возникли стожки сена, разбросанные по лугу, правильные рядки свежескошенной травы, казавшиеся сейчас черными.
Мужики, накурившись, дремали.
Коростель дернул раз-другой и затих.
