И Никита отвел руку.
Смоляная прядь по-прежнему свешивалась почти до пола и слабо покачивалась — черные водоросли в зеленоватой толще морской волны…
По звуку мотора узнав подъехавший к соседнему дому газик начальника строительства, Басов не ошибся, предположив, что Гатилин вернулся с объектов.
Мужик широкой кости, широкого характера и по натуре довольно дотошный, Гатилин не привык успокаиваться в делах, пока сам не проверял все до точки. Отчасти сказывалась в этом выработанная годами привычка, принцип доверять, да не слишком увлекаться доверием, — а тут еще больше усердствовал он из-за того, чтобы все видели, как сам Гатилин мотается по стройке ночь напролет — один, без главного инженера и начальника штаба. Его подхлестывало, подгоняло уязвленное самолюбие, но имелся здесь у Виктора Сергеевича и свой, дальний прицел: перекрытие пройдет, а работы впереди пропасть, и тогда он с каждого спросит, потребует, чтобы выкладывались не меньше, чем он сейчас…
Ночная передислокация тяжелой техники прошла нормально, Виктор Сергеевич остался доволен. Он как-то забыл, что на штабе, при обсуждении исходных позиций для экскаваторов на день перекрытия, сидел молча, сам уже заранее решив, где какую машину нужно поставить, и, лукаво сощурившись, ждал, как распределят технику Силин Гаврила Пантелеймонович и Коростылев, которым Никита поручил подготовить вопрос. Басов, догадываясь, видно, отчего Гатилин такой смурый, спросил, когда Коростылев кончил докладывать:
— Ну как, Виктор Сергеевич, правильно? Утвердим?!
Не имея ничего возразить, Гатилин предложил:
— Может, пораньше выдвинем — на день, на два?! Особенно экскаваторы…
— Не стоит, — отклонил Коростылев. — Лишний запас времени будет только расхолаживать людей.
— Смотрите… — протянул Гатилин, уходя от спора. В конце концов, тому же Коростылеву и Силину обеспечивать перегон техники.
А вот когда дело дошло до переброски машин, он забыл, напрочь вылетело из головы, что обещал себе ни во что не вмешиваться, и сам, как Чапай в драку, кинулся цеплять троса́, сигналить тягачам, ругаться, когда кто-нибудь мешал или мешкал, вы́возился при этом в грязи, но зато отошло от сердца. И если бы был в эту минуту рядом с ним кто поближе, не утерпел бы, рассказал, как вначале решил он только взглянуть, не слишком ли мудрят силинские мужики, а подошел — сами собой зачесались руки… И уж если до конца признаваться, то и горло захотелось продрать — как-никак решающая ночь перед схваткой… Он подобрел, потеплел к людям, — знал, что и они не обижаются на него за крик, прощают характер, и сам простил бы им сейчас любой грех.
