Неожиданно для многих, кто знал Виктора Сергеевича, с назначением Басова начальником штаба перекрытия в Гатилине враз поубавилось широты характера, добродушия, а ведь этим славен был. Никите бы сразу поговорить с Виктором Сергеевичем начистоту, объясниться, но пока он додумался до этого, время уже ушло, уже как-то иначе сложились их отношения, что-то такое появилось у каждого из них за душой, что не допускало откровенности, по крайней мере на этом этапе, а тут — перекрытие на носу… И Никита скорее не с жестокостью, а с равнодушием, свойственным молодости, упоенной успехом, решил: «Ничего, переживет, перебьется как-нибудь…» И басовское равнодушие заедало, наверное, Гатилина, впрочем, как и его самого гатилинское раздражение.
…Недолго побыл Басов наедине с собой, заботы дня стали исподволь стучаться к нему. Уже то, что Гатилин провел ночь на объектах, а он дома, должно было подхлестнуть Никиту, и хотя бы по телефону, а следовало проверить исходную на шесть утра готовность участков. Но за первым звонком неминуемо придется сделать десяток других, и тогда за тысячью дел не успеть ему одно, о котором будет жалеть после, если не сходит сейчас на Аниву. Короткую минутку возьмет он у наступающего дня, чтобы постоять туманной зарей у Большого Порога, И знал и верил: не убавит сил предутреннее одиночество…
Никита вернулся в комнату, когда раздался длинный звонок — гатилинский. Не снимая трубки, не дав еще отзвенеть зуммеру, Никита выдернул из розетки шнур, чтобы без него телефон не мешал Елене утром, — это ее постоянная просьба, — а Гатилина он все равно скоро увидит!.. Если бы что серьезное, тот позвонил бы с участка…
Басовы занимали двухкомнатную квартиру в доме из силикатного кирпича. В «белом» доме, говорили шутя барахсанцы, но такие дома считались пока лучшими в Барахсане, в них жили первостроители, и Никита получил здесь квартиру по тому же праву. Он пришел на Аниву в числе тех девятнадцати десантников, кто ставил на Пороге первый балок, они же и памятный колышек на месте будущей ГЭС в гранит вбили… В большой комнате, служившей им с Еленой и залом, и спальней, горел, как обычно, светильник на столике у изголовья широкой тахты. Елена любила спать со светом, и Никита, равнодушный к ее капризам, привык к этому.
Проходя мимо спящей жены, он взглянул на нее и остановился, сперва удивленный неожиданным, каким-то безмятежно счастливым сквозь сон выражением лица, а потом и позой ее.
