Не знает, не знает мой верный дружок,
Что слезы упали на белый песок, —
и недосказанное ею договаривал чуткий на девичье страдание хор:
Анива, Анива, твой пенный поток
Унес мою песню и счастье унес…
Затихли последние звуки, и Никита ясно расслышал вдали шум водопада. Опять что-то невыразимо тревожное почудилось ему, хотя ничто не изменилось вокруг, только в клубе, где пели девчата, звеняще задрожало стекло — кто-то рынком прихлопнул там форточку. В эту ночь в Барахсане не спали многие. Пока рань, подумал Никита, надо сходить на Аниву. Днем там будет людское многоголосье, за гулом бульдозеров не услыхать Порога, и потом — уже никогда Анива не будет прежней, такой, как вчера или год назад… А было такое чувство, что вместе с Анивой все должно измениться в его жизни. Он понимал, что чувство это обманчиво, но оно было приятно ему, и не хотелось спешить, хотя холод уже пробирал его.
Он видел, как в домах напротив зажигались огни. Окно наискосок, на которое он время от времени посматривал — Анкино! — было темным, стекла отсвечивали черным глянцем. Приглядевшись, Никита наконец понял, что шторы в квартире раздвинуты и, значит, хозяйки нет дома… И, словно бы только это и нужно было узнать ему, Никита (теперь уже снова начальник штаба!) внимательно оглядел небо, на котором истаивал, тускнея, беспечный, равнодушный месяц.
Едва различимо чернели на горизонте сопки. Возможно, он и не видел их. Он просто знал, что обычно сопки видны отсюда, а сейчас там густо чернела сплошная полоса — то ли земля, то ли беззвездная закраина неба казалась такой черной. Утром оттуда мог наползти туман, мог подняться сырой, промозглый ветер, и низкая серая облачность оттуда же, из гнилого угла, могла закрыть желанное и короткое в сентябре солнце…
Ему не хотелось этого. Все-таки для барахсанцев сегодня необычный день, и отчего бы природе хоть раз не быть снисходительной к ним!..
Неподалеку проурчал газик и остановился.
«Гатилин! — подумал Никита о начальнике управления стройки. — Ездил на створ или на бетонный завод, а скорее всего проверял, перегнали на левый берег экскаватор или нет…»
Его самого это не беспокоило, он и так знал, что к пяти, самое позднее — к шести часам экскаватор будет на месте. Помешать этому могло только какое-нибудь чрезвычайное обстоятельство, авария, например, и если бы так, он давно уже знал бы об этом…
Басов не сомневался, что Гатилин сейчас позвонит ему и с плохо скрытой иронией доложит, что вот, дескать, не спал он, поусердствовал, но зато съездил туда-то и туда, поговорил с тем-то, поторопил того-то, а тому хвост накрутил; однако же, скажет он под конец, причин волноваться нет, и вообще он, Басов, может положиться на Гатилина, на его слово, — все будет в полном порядке… А за всей этой обстоятельностью, подобострастностью и ни к чему подчеркнутой субординацией — уязвленное самолюбие Гатилина.
