Мужик, который видел Бога
Полукругом, как натянутый лук, возле рва стоит расстрельная команда с закатанными рукавами и целится в «колесо судьбы» — горстку приговорённых.
Вокруг лесок, полуобнажённые скелеты деревьев. Пылает медный костёр, бросая горящие тени на живых мертвецов. Все они выглядят одинаково — будто комья земли, взрезанной плугом.
Две внучки прижимаются к бабушке — старая седая орлица с распростёртыми крыльями, только она сохранила своё извечное лицо.
Бабушка осталась одной из последних.
Внучки помертвелыми губами целуют ей руки:
— Бабушка, почему они падают?
Она поднимает голову. Чистое синее небо. Огромная луна. Из глаза, как из родника, покатилась слеза, которую бабушка таила много лет. Бежит слеза, разливается, застит луну. Потянулись облака, дождь заморосил тёплыми бабушкиными слезами. Они гасят костёр, наполняют ров.
Бабушка закрывает глаза, не глядя хватает одну внучку и пускается бежать.
Кого спасти — Ханеле или Миреле? Раздумывать некогда. Девочка спит, и бабушка повторяет шёпотом:
— Хана-Миреле, Хана-Миреле…
Она блуждает в раскисшей темноте. На плече дремлет Хана-Миреле.
Деревня. В окне хаты дрожит огонёк.
Бабушка ступает по лужам. Падает, встаёт и стучится в дверь хаты, как в сердце ангела.
— Кто?
— Впусти, добрый человек.
Медленно открывается дверь, и на крыльцо выходит полуодетый мужик, в одной руке керосиновая лампа, в другой длинный кнут.
И замахивается кнутом на старуху.
И тогда крик, трепеща, словно белое крыло, срывается с её губ:
— Что ты делаешь, человек? Ослеп, не видишь, что там, под дождём, — Бог?
Занесённый кнут жалит крестьянина, как змея. Не может мужик ни поднять руку, ни опустить.
И в свете лампы видит:
Старуха с длинными, белыми, будто извёсткой облитыми волосами. Капли повисли на ресницах, глаза — как подушечки для иголок. На руках у неё дитя — голубая овечка.
А за старушечьей спиною, средь унизанных дрожащими жемчужинами нитей дождя, парит над землёй образ, указуя на крестьянина длинным огненным перстом.
Колени подгибаются. Лампа выпадает из рук. И голубая овечка просыпается:
— Бабушка!
