Мало-помалу я стал передвигаться. Сначала — на коляске. В то время у кресла-коляски было три колеса — одно впереди, два других за спинкой кресла; кресло управлялось рычагами и могло здорово разгоняться. Пешеходы в ужасе разбегались при моем приближении. Затем я перешел на костыли. Я ставил их перед собой, опирался на них и затем подтягивал тело. Я был, наверное, весьма крепок, потому что ходил в кино, в театр и на свидания с местными медсестрами.
Здесь же у меня приключился первый настоящий роман. Раньше я обнимал девушек и даже целовался с ними, но никогда прежде не занимался любовью — ни до войны, когда я зарывался в книги, ни в военное время, когда я использовал свободные минуты для сна и чтения. У меня было очень смутное представление о географии, которая скрывается под юбкой и лифчиком, — в двадцать один год я все еще оставался девственником, и при том крайне невежественным (в старших классах я все еще полагал, что слишком пылкий взгляд, брошенный на девушку, может привести к тому, что она забеременеет). Меня спасла Мировая Литература: я прочел «Ругон-Маккаров» Золя. Там есть сцена соблазнения — женщина сидит на стоге сена, мужчина стоит перед ней. Он встает на колени и проводит рукой вверх по ее бедру. Она приходит в возбуждение. Ну что же, подумал я, посмотрим, сработает ли это. На моем следующем свидании мы с моей любимой медсестрой отправились в городской парк, сели на скамейку, разговорились и поцеловались, как мы уже делали это прежде. Я медленно провел рукой вверх по ее бедру, и она действительно пришла в восторг. Проделано это было, впрочем, не так уверенно, как может показаться. Прочитанное у Золя очень скоро превратилось из информации в привычку. Примерно через полгода, когда я уже жил в Веймаре, Розмари пришла ко мне домой. Мы поболтали и в конце концов отправились в постель — и опять это произошло впервые. Я был в замешательстве. Продолжал читать журнал о культуре и без конца говорил о трех кантовских критиках. Розмари разделась, встала и подошла ко мне. Наконец-то все части головоломки сложились в удивительное целое — так вот как выглядит женщина! Стоит ли говорить, что я был неспособен сделать то, что мужчины делают в таких ситуациях. Вскоре я обнаружил, что я и вовсе никогда этого не смогу — пуля, которая вытащила меня из войны, сделала меня импотентом.
Я был здоров и уже мог ходить, но у меня не было занятия. Я отправился к мэру Апольды — трудяге и антифашисту, который только что вернулся из России. Я объяснил ему мои обстоятельства и попросил дать работу — за деньги или без, для меня это не имело значения. Оглядываясь назад, я удивляюсь своим действиям и ответу мэра. В конце концов, я был бывшим офицером правительства, которое отправило его в изгнание. Он, однако, не был изумлен или разгневан; он даже не спросил, не был ли я членом нацистской партии. Он просто выделил мне кабинет и секретаря и назначил меня в отдел образования. Теперь я занимался городскими развлечениями. Я сочинял речи, диалоги и сценки для разных оказий, затем устраивал репетиции и сами представления. Кроме того, я написал пьесу для местного детского сада, с небольшими ролями для детей и ролями побольше для артистов Веймарского Национального театра, но во время репетиций я слег и мне пришлось снова отправиться на больничную койку. Быть может, я мог бы стать хорошим или даже великим постановщиком; мне нравилось то, что я делаю, и я был слишком невежественен, чтобы нервничать или колебаться.
