Серый Шут не обманул тебя. Ты сел на пол, завывая от боли, сжимая и разжимая кулаки, то стиснув зубы, то напротив, жадно хватая воздух. Сознание не уходило.
А жаль. Ты лег на спину и смотрел в потолок, мечтая лишь об одном — чтобы все поскорее кончилось.
Хотя нет. Еще ты мечтал о том, чтобы проснуться с раной на лице, а не в чистой постели с целым кожным покровом и воспоминанием о чудесном сне.
Куклы завораживали его. Сколько он себя помнил, куклы привлекали его к себе с какой-то странной, непонятной ему самому, силой. Нет, он был совершенно нормальным мужчиной, в детстве в кукол не играл и не крал маминой помады. Кукол советских, магазинных, он тоже не признавал — убожество и есть убожество. В детстве матушка частенько водила его в театр кукол и там он, как зачарованный, смотрел, как оживает кукла. А несколько раз мама даже свозила его в Москву, где он побывал в театре Образцова. И в музее кукол, который при нем находился. Дел у мамы в Москве бывало обычно на несколько дней, так что он каждый день возвращался в этот музей. Марионетки. Тростевые. Перчаточные. Японские, китайские, немецкие, русские куклы, казалось, хотели ему что-то сказать. Что-то он слышал, что-то нет. Но всегда ему казалось, что между человеком и куклой может существовать какая-то связь. Самая неожиданная. Простые выводы, что весь мир — театр, он постиг очень рано, уточнив для себя, что не просто театр, где актер может и взбрыкнуть, уйти в запой или впасть в депрессию и уехать в Тимбукту, постигать Дзен. Нет. Этот мир, как он понимал, глядя на мир своими разными глазами, был театром марионеток. Главный кукловод был для него загадочен и непостижим, нет, речь шла не о Господе Боге, речь шла о том, что все, кто занят в этом спектакле — марионетки, некоторые из которых сами водят других марионеток, но в спектакле всегда должен быть режиссер. Его мастерство потрясало. В конце концов, он пришел к выводу, что на определенном моменте рост мастерства того или иного кукловода кончается и что кукловод в мире не один, а их несколько, хоть и немного.
Марионетки, что он видел на улицах, порой рвали нитки, но чаще всего вели себя смирно. А многие были и рады тому, что кто-то ведет их по площадке, то и дело нарочито сильно стукая о декорации — войны, инфляции, кризисы, потери, болезни, рост цен, неразбериху и сумятицу.
Он был художник по образованию и профессии. Нет, он не был непризнанным гением, его выставки проходили не только в его небольшом городе. Его работы шли и за рубеж, выставлялись в Третьяковской галерее, он объездил много разных стран, был, что называется, обеспеченным человеком, но жить продолжал все в том же среднем заштатном городе в двухстах верстах от столицы.
