— Я выбираю войну, Серый Шут. Теперь что? Пергамент, кровь и все прочее? — ты не юродствовал, но почему-то тебе казалось, что все это не понадобится. Но также казалось, что и Серый Шут не поднимет тебя на смех.
— Если хочешь — напишем пергамент. Но мне он не нужен. Мне нужно твое слово. Точнее, два. «Я согласен». После этого твое лицо просто лопнет между ухом и глазом, так что смотри, куда упадешь — не уверен, что ты останешься стоять после такого. А я уйду. Если ты разобьешь себе голову об угол стола — ты просто проиграл, не начав. Потом ты уснешь. Никто не должен тебя будить. Позаботься об этом. Час ты будешь спать, или несколько суток, даже я не скажу, даже Серый Шут. Прерванный сон — потеря знаний. Не смей трогать шрам вообще, до того, как потеряешь сознание. По остальному — на твое усмотрение. Можешь принимать обезболивающее. Но только после того, как потеряешь сознание и придешь в себя. И — чем меньше лечения, а обезболивающее, как ни крути, часть лечения, тем лучше. Ты хотел оружия? Получай. Но наука обращаться с оружием всегда ведет к боли.
Ты прошелся по квартире, выключая все, что могло как-то связать тебя с внешним миром. Телефоны, компьютер, планшет, дверной звонок, нашел и приготовил «беруши». Ты жил один. Время было в твоем распоряжении.
— Я не стану лечить шрам. Да будет война. Я согласен.
Серый Шут оказался прямо перед тобой и кивнул головой. Колокольчик, ты понял это в последний момент, был не просто похож на разлом обсидиана. Он и был обсидиановым. Он издал странный, каменистый щелчок вместо обычного бряканья и в следующий момент от корней волос вниз по лицу медленно и неотвратимо поползла дикая боль.
— Забыл сказать, — Серый Шут точно не издевался, видно было, что и в самом деле, просто забыл сказать, — если ты уже начал заход, то, даже передумав, лишь сохранишь в целости жертву. Но не лицо от нового шрама. Прощай. — И Серый Шут исчез. Без дыма, грохота и серной вони.
Ты шагнул к зеркалу, дикий, животный ужас выворачивал тебя наизнанку, словно краем глаза тебе удалось посмотреть за ту грань, куда смертные, к счастью, не могут заглядывать.
Словно невидимый скальпель медленно распахивал тебе кожу от волос вниз. Медленно. Глубоко. Очень глубоко. Кровь шла ручейками, заливая одежду, руки, падая на трюмо и заливая пол. Скальпель? Нет. Грубый кремневой нож шел, как упрямый, усталый, но неумолимый ледокол, кончиком царапая тебе кость, словно корабль терся килем о каменистое дно.
