— Эх, брат, горячишься, а ведь сказано: горячность духа во телесное потаяние. Подержи-ка вот лучше компас.
— Не буду. Важный ты, возвеличенный, ледовитый! А ведь сказано: хладомыслием душа индевеет. Прозябающий да примерзнет — вот как сказано!
— Ладно, брат. Не по справедливости, а по милости прошу: дозволь мне первому. А я тебе компас тогда передоверю. Вдруг там в тюке одна дрянь, разнотряпие? А ты до самого города компас понесешь!
— Нет.
— Да как же так нет?
— Нет. Если дрянь окажется в тюке, ты у меня потом отберешь.
— Не отберу! Лбом тебе стукнусь, что не отберу!
— Мало этого.
— Ну как же мало? Ну, хочешь, я тебе в ножки поклонюсь?
— Надо подумать.
— Да нечего думать, брат любезный, прими поклон. Примешь? Дозволишь? Вот, придержи компас. На тебе! На тебе! На тебе!
И усилились снежный хруст и снежное фырканье.
Мицель легонько пошевелила складку мешка и выглянула наружу. Глаз едва открылся, потому что заплаканные ресницы смерзлись. Лунный свет просиял в них холодной радугой.
Неподалеку на ярком сугробе стояли трое: пара снеговиков и еще один какой-то темный и длинный. Мицель вгляделась и поняла, что это вообще огородное пугало.
Первый снеговик торопливо устремился к мешку. Мицель бесчувственно наблюдала приближение огромного туловища. Голова снеговика загородила небо и склонилась близко к Мицели. Лицо имело тревожное и глупое выражение, вместо носа была морковь.
Мицель устало прикрыла веки.
— Что там, брат, отвечай, окочнел, что ли! — неслось издалека.
Но большой снеговик молчал. Потом откликнулся хриплым голосом:
— Серый, а Серый!
— Что, брат Серый?!
— Подойди, брат Серый, сюда, да поспешнее, слышишь?
— Ай, ай, да как же я, да ведь у меня компас!
— В снег! В снег утверди компас!
— Да как же в снег, он выворачивается, эх, валкий такой!
— А ты примни ногою!
— Яма от того образуется!
— Да подгреби извне-то снегу, эх, тужилище, да утрамбуй! Быстрее же, брат, восходи сюда!
Второй снеговик наконец тоже явился в небе. Голова его была поменьше, нос сделан из еловой веточки и обмотан для украшения обрывком елочной блестки. Оба снежных лица уставились на Мицель. Снова на минуту сделалось тихо.
— Что, брат, чувствуешь? — спросил морковный нос погодя.
— Я-то? — тихо откликнулся еловый нос. — Я как будто восторг и печаль. А ты?
— Я похожее. Радости и грусти одновременное воздействие. А думаешь ты чего?
— Знаешь, эге, мыслей не соберу. А ты?
— Тоже в смятении. Какая-нибудь снегурочка, может?
— Какая тебе еще снегурочка? Снегурочка — вымысел земляков. Это другое что-то.
