О том, как именно была изуродована эта щека, они поговорят значительно позже, уже будучи любовниками, когда к любопытству, возбуждаемому телом другого, прибавится любопытство, возбуждаемое жизнью другого. Секс не застал их врасплох, он был словно мебель, которая годами стоит на одном и том же месте, а ее не замечают. Каждый вечер после ужина хозяин и гостья некоторое время беседовали, потом желали друг другу спокойной ночи и вместе поднимались по лестнице. Наверху Элейн заходила в ванную, запиралась на щеколду, а несколько минут спустя выходила в ночной рубашке, с волосами, собранными в длинный хвост. Однажды в пятницу – струи воды разбивались о стекло крыши[64] и заглушали все звуки – Элейн, как всегда, вышла из ванной, но вместо темноты коридора и сияния уличных фонарей сквозь окно в крыше патио она увидела перед собой силуэт Рикардо Лаверде, который стоял, облокотившись на перила. Лицо его было плохо видно против света, но в его позе и голосе Элейн прочла желание.
– Вы идете спать? – спросил Рикардо.
– Пока нет, – ответила она. – Пойдемте, расскажете мне про самолеты.
Было холодно, деревянная кровать скрипела от малейшего движения их тел, к тому же это была девичья кровать, слишком узкая и короткая для такого рода развлечений, так что в конце концов Элейн сдернула покрывало и швырнула на ковер, к своим плюшевым тапочкам. Там-то, на шерстяном покрывале, умирая от холода, они впервые сошлись – быстро, не теряя времени понапрасну. Элейн почудилось, что грудь ее уменьшается в ладонях Рикардо Лаверде, но она не сказала ему об этом. Она снова надела ночную рубашку, чтобы выйти в туалет, и там, сидя на унитазе, решила, что даст Рикардо время вернуться к себе. А еще она подумала, что хотела бы переспать с ним еще раз, что, если представится шанс, она сделает это снова и что это наверняка запрещено уставом Корпуса мира. Она подмылась над биде, посмотрелась в зеркало, улыбнулась, потушила свет, медленно, чтобы ни во что не врезаться, прокралась в темноте обратно в постель – и обнаружила там Рикардо, который не ушел, а постелил покрывало обратно на кровать и поджидал ее, лежа на боку, подперев голову ладонью, как герой-любовник из плохого голливудского кино.
– Я хочу спать одна, – сказала Элейн.
– А я не хочу спать, я хочу разговаривать, – ответил он.
– Окей, – сказала она. – О чем будем разговаривать?
– О чем захотите, Элена Фриттс. Тему задаете вы, а я подхватываю.
И они стали говорить обо всем, кроме них самих. Они лежали голые, рука Рикардо гуляла по животу Элейн, его пальцы перебирали гладкие волосы у нее на лобке. Они говорили о намерениях и планах, убежденные, как все новоиспеченные любовники, что говорить о том, чего ты хочешь, все равно, что говорить о том, кто ты есть. Элейн говорила о своей миссии в мире, о молодежи как орудии прогресса, о необходимости противостоять власть предержащим. Она задавала вопросы Рикардо: ему нравится быть колумбийцем? Хотел бы он жить в другой стране? Он тоже ненавидит Соединенные Штаты? Читал ли он новую журналистику?
