корректируется ложью, которая ее денонсирует. То, что культура до настоящего времени терпела неудачу, не является оправданием тому, чтобы эту неудачу усугублять, высыпая, подобно Катерлизхен
{46}, еще и весь запас хорошей пшеничной муки на пиво, пролившееся на пол. Люди, существующие вместе, не должны ни умалчивать о своих материальных интересах, ни сводить всё на их уровень, но обязаны их отрефлектировать и включить в свои отношения, тем самым выйдя за их пределы.
23. Plurale tantum[16]. Если, как гласит одна современная теория, общество действительно представляет собой общество рэкета, то самая верная его модель – это как раз модель, противоположная коллективу, а именно индивид как монада. Суть всякой коллективности в неправильном обществе точнее всего можно постичь на примере того, как в нем преследуются партикулярные интересы каждого единичного человека. Еще немного – и объединение разнонаправленных влечений под приматом трезво оценивающего реальность «я» изначально должно будет восприниматься как интериоризация банды разбойников с предводителем, свитой, церемониалом, клятвой на верность, предательством, конфликтом интересов, интригами и всеми прочими атрибутами. Стоит только понаблюдать за теми движениями души, в которых индивид энергично восстает против окружающего мира, – к примеру, за яростью. Пришедший в ярость человек неизменно становится предводителем шайки, которую составляет он сам; он отдает приказ своему бессознательному: «Нападай!», и глаза его лучатся удовлетворением от того, что он выступает как представитель множества, коим является. И чем сильнее субъект агрессии проникается ею сам, тем совершеннее он представляет подавляющее начало общества. В этом смысле – пожалуй, больше, чем в каком-либо другом, – справедливо высказывание: наиболее индивидуальное есть наиболее всеобщее.
24. Tough baby[17]. Существует один жест, демонстрирующий мужественность – собственную ли, чужую ли, – которому не следует доверять. Он выражает независимость, уверенность в праве отдавать приказы, молчаливый сговор всех мужчин между собой. Если раньше подобное поведение с робким восхищением называли «господскими причудами», то сегодня этот жест демократизировался, и киногерои учат ему даже распоследних банковских клерков. Архетипом здесь является мужчина привлекательной внешности, в смокинге, поздно вечером в одиночестве возвращающийся в свою холостяцкую квартиру, включающий приглушенное освещение и наливающий себе стакан виски с содовой; тщательно воспроизведенное шипение минеральной воды говорит о том, о чем молчат заносчивые уста: он презирает всё, что не пахнет табаком, кожей и кремом для бритья, в особенности – женщин, и именно поэтому женщины падают ему в объятия. Идеалом человеческих отношений для него служит клуб – место, где царит уважение, основанное на церемонной бесцеремонности. Всё, что радует таких мужчин, точнее мужчин, близких к такому типу, ибо мало кто в реальности его воплощает – ведь люди по-прежнему лучше, чем их культура, – так или иначе связано с латентным насилием. С виду оно будто бы угрожает другим людям, в которых, впрочем, этот тип, развалившийся в кресле, давно уже не нуждается. В действительности же это – насилие, некогда совершавшееся над самим собой. Если всякое удовольствие снимает
