Глотнешь сырой воздух, оглядишься вокруг — и удивишься чему-то необъятному, сквозному, точно вся ширь прострелена светом — удивишься земле ли, небу ли, будто сам, как трава, проколол землю и потянулся к свету…
Они спрыгнули на мокрую гальку. Он держал ее за руку, словно она могла убежать. И когда мимо них побежали зеленые пыльные вагоны и по лицу заструился воздух, теплый и упругий, он сказал:
— Вот и приехали… — Поправил на спине рюкзак и зашагал крупно, тяжело, стиснув ее маленькую горячую руку.
Они шли по шпалам. Поблескивающие рельсы убегали далеко, и там, где они разом обрывались, поднималось круглое солнце.
— На рельсах лежит солнце, — сказал он. — В этом есть что-то громадное… как счастье. Дай мне сетку.
— Что ты… Мне совсем не тяжело. А у тебя рюкзак.
Помолчали.
— Ночью тебе будет холодно, — проговорила она.
— Я об этом не подумал. Там есть теплое одеяло и керосинка. Можно кипятить воду. Я взял термос. Согреюсь чаем. Вообще мне ни черта не нужно. Бумага и стол. Вот и все.
— Когда ты приедешь в город?
— Дней через десять. Кончу главу диплома и приеду. Боюсь, буду писать другое. Не диплом. Тогда позже…
— Тогда я приеду.
— Не надо. Ты мне будешь мешать. Когда ты со мной, я не пишу…
Вдоль полотна густо стоят березы. Ветер шевелит тонкие ветки, сплетает, разговаривает о чем-то своем. Стволы, как белый фарфор; кажется, ударь кулаком — зазвенит береза, закачает вершиной.
— Сахарные березы. Это хорошо. Правда?
— Да… Ты не устал?
— Нет.
В березняке воздух парной, настоянный на коре.
Она дышит глубоко, даже голова слегка кружится, ставит ногу рядом с его ногой, торопливо, всегда запаздывая, подпрыгивая.
— А я завтра опять буду почту разносить. И ты знаешь, один дядька все ждет и ждет писем, а их нет… В окно на меня глядит каждый раз, будто я виновата в чем. Руки большие у него. Он их в кулаки сжимает. Залезет на стул и из форточки меня спрашивает: «Нету?» «Нет», — говорю. И опять слезет со стула…
— Чудак…
— Да нет. Он хороший. Все голубей кормит. Ждет.
Березы разбегаются в стороны, и прямо под горкой открывается деревня.
Петухи орут на совесть, вздрагивая гребешками, тараща глаза. Солнце поднимается чистое, умытое, разливается по черепице, соломе и железу, ударяется в мягкую дорогу — вся деревня сверкает стеклами, куда ни глянь — блеск кругом.
— Зря ты со мной поехала.
— А что бы я дома делала? С тобой хорошо. Ты всегда меня будешь брать с собой? Я тебе не мешаю нисколько…
— Когда я думаю, мешаешь…
