Вот в этом месте и выступает на ярко освященную сцену гарольдоведения наш светлоглазый юноша. Наслушавшись горьких речей сэра Полкрэва, он предался изучению описанной рукописи и поименованного выше трубадура с дотошностью прямо религиозной. Вместо трубадура народного и наивного, кривоватого и кособокого, он стал прозревать в Гарольдусе благородного аристократа. А поэзию его, полную ассонансов, кадансов, и прочих изысков – да, именно изысков, а не, как раньше принято было считать, неуклюжестей – стал сравнивать с великими духовными свершениями Петрарки и Данте. С благословения и даже, можно сказать, рукоположения сэра Полкрэва стал он медленно и вдумчиво готовиться к подвигу – первому полному переводу поэмы на английский язык. Этим переводом должен он был обогатить очередное переиздание «Золотой книги» своего учителя. Он уже перевел добрые стихов пятьдесят, что, извините, отнюдь не шутка, как вдруг обратил внимание на то, что пергамент, на котором написана поэма, был в некоторых местах подчищен, и что на этих подскребанных местах, поверх зачистки, были написаны другие буквы.
Поначалу, как поступил бы любой на его месте, Павел пошел по пути подсознательного самообмана и не обратил на это внимания. Ибо сразу почувствовал, чем подобное открытие могло быть чревато, и испугался последствий. Но вскоре, опомнившись, прервал свой перевод и сосредоточился полностью на исследовании подскребов. Долго смотрел их на свет. Затем обратился за помощью к специалисту, а именно к знакомому доктору. Тот смонтировал для него специальную лампу, на просвет которой – задолго до ультрафиолетовой, установленной в Бодлиане позднее, – стал он разбирать эти сомнительные моменты. В стихе 326 заметил почти сразу, что вместо «си» читать следовало «ен», а в стихе 527, вместо «кондуиз» рисовался теперь «кондуит», бывший гораздо более логичным. В стихе 2912 писец, задумавшись о постороннем, написал «демандемандерунт», но опомнившись вымарал повторный ненужный «деман».
Если поначалу каждое встреченное Павлом исправление, повторение или уточнение раздражало его несказанно, ибо это всякий раз отдаляло момент, когда он мог снова приняться за свой перевод, то вскоре даже самая незначительная ошибка писца стала его несказанно радовать, ибо это подтверждало его правоту. Прежде чем вся, целиком и полностью поэма, прежде чем каждый из ее четырех тысяч двух стихов не был пропущен через сито беспощадной палеографической критики, не был просвечен его специально сконструированной медицинской лампой, никакой речи о переводе идти не могло. Так он и вчитывался и вглядывался до того самого судьбоносного момента, когда дошел до стиха 2183 и вдруг прочитал прозрачное по смыслу «сист камп ест востр, месит деу, востр е мейн», вместо читавшегося ранее туманного «сист камп ест востр, месит деу е мейн», что означало «это поле ваше, слава Богу, ваше и мое», вместо «это поле ваше, слава Богу и мое».
