Три персонажа в поисках любви и бессмертия | страница 111



Главным врагом боготворимой сэром Полкрэвом истории выступал технический прогресс, с чем не согласиться нам никоим образом не возможно. И даже, выразимся еще яснее: врагом истории были машины. А среди машин, самой опасной для человечества был, по мысли сэра, паровой локомотив, потянувший за собой страшную металлическую гусеницу – поезд. Это и был поднявшийся на поверхность цивилизации Левиафан, за которым любому известно, что следовало. Поезд спровоцировал не только фараоновы работы по прокладке дорог, наведению мостов и прорытию туннелей, повлекшие за собой стремительное сближение человечества, но и столь же стремительную его физическую и нравственную деградацию, то, что в устах сэра Полкрэва принимало характер проклятия: потеря отдельными нациями, составлявшими это самое человечество, своеобычного образа мыслей и своеобразной культуры. Что же касается истории, то мы уже достаточно об этом порассуждали, и нет нам смысла снова по этим кругам ходить и на эти грабли, если можно так выразиться, наступать. Представим себе лучше, как русоволосый, ясноглазый Павел, теперь уже рослый и стройный, чуть, быть может, узкоплечий и узкобедрый, с легкой походкой и красивой осанкой – не исключено, что он занимался в Оксфорде фехтованием, это было тогда в моде, – с лицом, словно тающим в дымке ускользающей миловидности, столь часто свойственной представителям старых славянских семейств, бродил в компании сэра Полкрэва вокруг Бодлианы, этой ученой карусели, этого волшебного колодца, накрытого крышкой купола, словно предотвращающего падение в помянутый колодец двух, как полагается, рассеянных ученых – одного пожилого, а другого совсем юного.

Как это ни покажется странным, но главным способом героического сопротивления стремительной нивелляции – то есть уравниванию – человечества посредством на всех парах несущегося железного змея, была, по мнению сэра Полкрэва, поэзия. Назначение последней состояло в том, чтобы остановить всеразрушающий бег локомотива. Поэзия против поезда: нелепость и хрупкость этой концепции очевидна любому. Но как это часто бывает, чем абсурднее идея, тем крепче ее автор к ней привязан. Разумеется, чем древнее была поэзия, тем больше шансов имела она если не остановить, то хотя бы замедлить поезд современности. Чем длиннее была живая и гибкая змея поэтической речи, тем она способнее была пожрать железного червяка. Таким поэтическим драконом и стала «Золотая книга» сэра Полкрэва, словно морской канат символически и многократно заверченная, по причине именно своей длины, вокруг не менее символического тела британской нации.