Все это, конечно, чистое предположение. Но если наша гипотеза верна, то она может послужить объяснением полной неясности относительно того, кто оплатил долгие годы проживания и обучения Павла в Оксфорде, да еще не просто в Оксфорде, а в колледже Всех Душ. Здесь, как мы уже упомянули, после некоторого времени, посвященного изучению права, чем Павел наверняка желал угодить отцу, он посвятил себя полностью языкам. Решительный поворот произошел, вне всякого сомнения – и тому мы имеем ценнейшее подтверждение в виде воспоминаний его сокурсников, а также нескольких писем, хранящихся в архиве помянутого колледжа, – под воздействием встречи Павла с таким феноменальным и всесторонним гением, каковым являлся профессор Полкрэв, бывший в то время, кроме всего прочего, еще и старшим хранителем Бодлианской библиотеки.
От ранящих своей металлической прямолинейностью, пронзающих тучное небо Оксфорда готических башен колледжа Всех Душ, от его расчерченных по линейке фасадов рукой было подать до круглой, как земной шар, увенчанной куполом, как мироздание, библиотеки. Как столькие до него и столькие же после, Павел недолго сопротивлялся шарму этого шарообразного заведения. Он стал все реже появляться в аудиториях своего колледжа, и все чаще в этом пергаментно-бумажном раю, занимаясь как самостоятельно, так и пользуясь советами великого Полкрэва. О чем беседовали они, покидая поздно вечером библиотеку и намереваясь сразу же распрощаться и разойтись по домам, но вместо этого кружа и кружа вокруг ее ротонды? Некоторое представление об этом мы, как ни странно, имеем, ибо знаем, что именно тогда, в тот период своей жизни, сэр Полкрэв собирал материалы для переиздания книги, бывшей главным делом его жизни, его духовным завещанием, тем самым трудом, за который награжден он был от королевы благородным титулом. Речь идет о «Золотой книге британской поэзии».
Главным новшеством этой невиданной по смелости книги – нам необходимо нужно почувствовать это ее головокружительное новаторство, ибо книга с тех пор уже превратилась в учебник и покрылась пылью банальности – так вот, главным отличием этого труда, подготовке к переизданию которого сэр Полкрэв посвящал в то время, о котором идет здесь речь, все свои силы, было то, что книга начиналась с текстов поэтов средневековых, прежде него и поэтами-то не считавшихся. Часть этих текстов была написана на трудночитаемом англо-нормандском диалекте. Сэр Полкрэв не только изучил эту поэзию как лингвист и историк, но и, если можно так выразиться, воскресил ее к новой жизни. Он сумел, сам заразившись ее прелестью, заразить ею читающую публику, а точнее ее верхнюю прослойку, от которой зависит коллективное мнение; ибо публика в массе своей подобна корове и сжует все, что ей ни подсунут знатоки. Прежде всех других народов британцы получили таким образом стройный кодекс своей поэзии, непрерывной рекой текущий через более чем семь столетий. Этот поэтический поток был как кровь в здоровом теле народа, орошающая его органы и члены.
