В Петербург на законных основаниях Квашнин-Самарин вернулся только после воцарения Александра II, в 1858 году, а полицейский надзор был с него снят только в 1864-м. Строго говоря, начиная с 1848 года ссылкой его карали уже не за стихотворение: сперва просто вернули на то место, в котором он должен был находиться по высочайшему предписанию, затем наказали за изготовление подложного аттестата, а потом – за побег из следующего места ссылки. Но первопричиной всей этой цепочки злоключений была именно «Песня».
В 1864 году отношения Квашнина-Самарина с III Отделением не прекратились: считая себя, с одной стороны, незаконно пострадавшим от действий жандармского ведомства, с другой – тесно и навсегда с ним связанным многочисленными перипетиями своего дела, Квашнин-Самарин неустанно посылал на имя его высших чиновников прошения об оказании финансовой помощи и, как это ни удивительно, получал ее: в 1860-е годы ему было выдано несколько разовых выплат, а с середины 1870-х они сделались ежемесячными.
В процессе своих многолетних мытарств Квашнин-Самарин совершенно явно пришел к выводу об особом отношении III Отделения к печатному слову и стал регулярно посылать туда не только прошения о денежном вспомоществовании и «аналитические записки» по разным вопросам государственной политики, но и свои литературные опусы – преимущественно стихи, посвященные политическим и общественно-политическим материям. Качество и уровень этих текстов сейчас однозначно определили бы как графоманские. Эту практику он продолжал до конца жизни, то есть до 1884 года[207].
Если материалы 1837–1858 годов составляют около 380 архивных листов дела Квашнина-Самарина, то его многочисленные записки, ходатайства и литературные произведения, отправленные в III Отделение в 1858–1884 годах, – в разы больше. Все эти бумаги переплетены в три весьма объемистых тома: мало какой политический преступник удостаивался такого значительного места в архиве этой организации! Справедливости ради нужно сказать, что примерно на 7/8 или даже на 9/10 дело Квашнина-Самарина состоит из его собственных текстов.
Случай Квашнина-Самарина на общем фоне делопроизводства III Отделения выглядит достаточно незначительным и экстравагантным. Тем не менее он заслуживает внимательного анализа. По сути, перед нами уникальные материалы о том, как III Отделение в конце 1830-х – 1850-х годах пыталось выявить, определить, различить социальные и психические отклонения. Эти материалы предоставляют возможность увидеть, какие черты социального поведения казались чиновникам особенно настораживающими, какой способ изоляции/наказания избирался для предотвращения последствий этих отклонений. Но в то же время этот источник, пусть и в несколько утрированной форме, демонстрирует нам, как «жертва» III Отделения, человек, ставший первоначально объектом дознания и внесудебного постановления о наказании, начинает испытывать все большую привязанность к учреждению, так круто изменившему его биографию. Он сам по собственной воле устанавливает с этим учреждением отношения по патерналистской модели, пытается «играть на опережение», добиваться благосклонности от своих прежних гонителей.
