Моя мать не захотела идти с нами. Она не любила сборищ, а главное, не любила внешне выраженных социальных различий. Она сказала, что не знает, в чем ей идти. Среди праздничной толпы были и собаки на поводках, они лизали руку сыну и наследнику, перед тем как тот совершенно один направлялся к таким же отпрыскам на школьном дворе. Я пытался думать о чем-то таком, чем бы владел в совершенстве. И мне пришло на ум нечто, что я разделял с отцом и чем владел не хуже его: я мог несколькими точными движениями быстро снова собрать разобранный пистолет. Думая об этом, я чувствовал себя уверенно. Сев на скамью, я положил руки на покатую крышку парты так, будто у меня между ладонями лежал пистолет. При этом я легонько усмехнулся, осторожно, чтобы учитель не принял ухмылку за подобострастную улыбочку, будто я хочу к нему подлизаться. Я «сдаю», все утро я «сдаю», впервые мне приходится рассчитывать лишь на самого себя, и притом я смутно понимаю также, что должен стать чем-то лучшим, чем они оба. Я обязан их вознаградить. Отныне они этого ждут. Холодный и внимательный, я сидел на диктанте, других ведь защищали собаки и носовые платки. Это не поможет, думал я, а я и один справлюсь. И через два-три часа буду уже дома, с доказательством. После экзамена огласили имена сдавших. На улице возле чугунных ворот их обнимали папы и мамы, собаки лаяли, прыгали им на грудь, лизали лицо. Я выдержал и отправился есть суп, который, дымясь, ждал меня дома на столе. Мать сварила курочку. Я заработал себе курочку.
За обедом они не особенно меня расспрашивали, удовольствовались моим «да». Потом мы еще несколько минут сидели за столом друг против друга, отец и я, мать мыла посуду. В руке у него была монета в пять марок. Он крутанул ее так, что она заплясала по столу, причем крутилась быстро и долго. Этого я за ним никогда прежде не замечал, и мне показалось, он кому-то подражает. Он стал выспрашивать, экзаменовали ли меня и устно. Он знал, что устно экзаменовали в тех случаях, когда письменно требования программы казались недостаточно усвоены. Когда монета упала, он ее снова заставил плясать. Меня устно не экзаменовали. Он впился мне в глаза, словно говоря: а ты не врешь? Я устал. Обратил внимание, что он то выдвигает, то задвигает ящик стола, хотя ничего оттуда не достает, — стук, который еще усиливал мою усталость. Да еще эта вновь и вновь пляшущая монета. Неожиданно он спросил меня совсем о другом. Какое это имело отношение к диктанту, о котором я как раз ему рассказывал? Зачем он мучит меня вопросами, хотя я хорошо выдержал?
