На территории разрушенной фабрики и в пойме реки мы играли в войну с мальчишками с соседней улицы. За нами издали наблюдали старики; обученные обращаться лишь с брандспойтами, слишком старые, чтобы воевать, эти брюзгливые чучела стояли у афишных тумб и махали в воздухе палками, пытаясь удержать нас от того, чтобы изображать войну. Мы метили камнями выше пояса. Ранения в голову, мокрые от крови носовые платки. Иной раз и пригоршня камушков, чтобы разогнать небритых старых хрычей. А они, полные возмущения, старались заслонить своих гавкающих псов. Если на то пошло, это старичье нас подстегивало, им дозволялось смиренно наблюдать и восхищаться нами. Однажды, контратакуя, мы заживо погребли четверых своих противников, втоптали дощатое покрытие в яму, где они сидели, призывая своих мамочек. Глиняные стены обвалились, и, убегая, мы видели, как они, наполовину задохнувшись, оттуда выползали. «Заживо погребенные» — это была кульминация, и оказалось все проще простого, стоило только пройтись «танком» по окопам.
Дома я играл один. В картонке из-под обуви у меня хранились пластмассовые игрушки, серые бомбардировщики, подлодки, боевые корабли, которые «Зимняя помощь»[6] продавала на улицах. Я расставлял на столе два фронта, один боевой порядок на левом конце стола, другой — на правом, все в сомкнутом строю, отливающие серым ударные соединения, а посередке перед началом боя лежали игральные кости. Единица и двойка не учитывались, счет начинался с трех. При трех очках уничтожалась сравнительно мелкая боевая единица, зенитное орудие или подлодка. Шесть очков означали потерю линкора. При четырех и пяти очках мало-помалу уничтожались и военно-воздушные силы. У кого первого конец стола оказывался начисто сметенным, тот был истреблен.
Иногда я делал перерыв и кормил из окна птиц, подбиравших на снегу крошки черствого хлеба. Я разрешал себе такие передышки. На снимках я видел, как фюрер, сидя на траве, гладит свою овчарку. Кто хорошо относится к животным, тот такие передышки заслуживал. Потом я снова садился за стол и начинал все сначала. Как легко было играть двумя руками в одиночку. Левой, правой, левой, правой, игральные кости сразу возвращались ко мне обратно, никакой задержки, никакого сладострастного «ура!» сверстника, который, бросая кости, был бы рад одержать надо мной верх. Только так оба фронта могли мне быть безразличны. Самое приятное было снимать трофеи с поля битвы и видеть, как одна за другой в боевых порядках возникают бреши. Если мне сводило плечи или игра была закончена, я отдыхал на краю стола, ложился щекой на стол, на то место, где обычно стояла моя тарелка, в которую отец однажды ткнул меня лицом, теперь, думал я, я уже все делаю как положено.
