Я говорил себе: Что же тут может быть плохого. Все правильно, иначе я не смог бы делать то, что делаю, так хорошо. Однажды, во время военной игры на местности, я натолкнулся в лесу на мальчика, на нем, упершись коленями ему в плечи, сидел верхом другой мальчишка и прижимал лежащему оба запястья к земле. Я не знал ни того, ни другого, но сразу же отреагировал, и вовсе не затем, чтобы помочь: я набросился на того, кто подмял под себя другого, повалил его на спину и так кинул на него слабейшего, чтоб тот в свою очередь мог упереться коленями ему в плечи. И сейчас помню, какую я ощутил радость, когда слабак, став победителем, на какой-то миг с благодарностью взглянул на меня. А что дальше? Пусть продолжают. Не мог же я, в самом деле, торчать возле них. Я ушел, но, когда через плечо оглянулся, все еще оставалось так, как мне того хотелось. Это же главное: следить за тем, чтобы нигде не падали духом, и слабейшему хоть раз подарить маленькую победу, чтоб он понял, как важно вообще побеждать. Каждый должен войти во вкус.
Вероятно, все опять само собой станет на свои места. Я подумал об этом: теперь оба по-настоящему обозлены. В мое отсутствие они будут еще долго кататься в грязи, пока один не начнет звать маму. К этому они должны прийти, как пить дать. Я пустился бежать, чтобы поскорее смыться. Боялся, как бы более слабый не стал меня звать. А так он не будет больше полагаться на кого-то еще, продвинется на шаг вперед и в дальнейшем сам начнет наскакивать на других.
Когда почтальон приносил похоронные, он стучал в дверь, у кирпичных домов в деревне не было звонков. Мою бабушку Хелену Портен похоронили в летний день под мемориальной доской ее единственному сыну, которому каменотес позолотил надпись: «Пал под Смоленском». Мой отец явился на похороны в мундире. Я наблюдал за провожавшими, не косятся ли они за это на отца. Но они были заняты лишь самими собой и гробом. Церковь стояла на холме, все вошли, только он остался снаружи. Заметив, что я на него оглядываюсь, мать подтолкнула меня в спину. Он отступил на несколько шагов, выйдя из падавшей от церкви тени. Стал у кладбищенской стены на солнце, снял фуражку, но тут же снова надел, словно, пока шли за гробом, она жала ему голову. Он закурил сигарету и ждал снаружи окончания панихиды. Последнее, что я увидел: он притворил за нами церковные двери. Мне понравилось, что он может себе это позволить. Я подумал: он пошел дальше нас всех и лучше защищен.
