— Где ты пропадал так долго?
Я ответил:
— Играл.
Я нажал на спусковой крючок. Старик увидел меня с пистолетом в окне и спрятал лицо в газету, будто читал.
Маленькие люди, которым при Гитлере жилось полегче, сохранили привычку, возникшую еще в тяжелые времена, когда они привыкли терпеть боль. Если ты заболевал или поранился, надо было как-то лечиться — собственными средствами. Они злились на себя, если скисали, чувствовали себя виноватыми, если недоставало сил. Мать всякий раз сердилась и поносила мою руку или ногу, если я падал и из ссадины шла кровь. Однажды я явился домой с глубокой раной. Впервые я был по-настоящему беспомощен, в тот день я думал, что истеку кровью. Это случилось на развалинах старой фабрики, в резиновую подошву левой тапочки мне воткнулся ржавый гвоздь, большущий — длиной и толщиной с карандаш. Я поднял ногу — на гвозде висел ком цемента и четверть кирпичины размером с мою голову; я удивился, что вообще могу еще стоять на одной ноге. Кровь просочилась сквозь чулок, и ступня выглядела такой раздутой и дряблой, что казалось, можно воткнуть в нее палец. Впервые я на улице закричал от страха, представив, как теперь мне предстоит доковылять через весь сад к дому и преподнести матери этот ком. Станет ли она меня бить? В доме для всякого рода ран держали жидкое мыло и настой арники. Когда, ковыляя через сад, я остановился передохнуть и увидел за собой кровавый след, то чуть было не закричал «мама», слово вертелось у меня на языке. Оно встречалось в моей школьной хрестоматии и обозначало существо, которое наказывает или скорбит: ребенок либо в чем-то провинился, либо отошел в иной мир. Но я не мог произнести «мама», я крикнул ей в открытое окно о том, что мне требовалось: настойка арники. Люди высовывались из окон и ухмылялись, слыша мои дурацкие вопли. Она не подошла к окну, и страх у меня превратился в ярость: я для нее маленький окровавленный дурачок, которого она и слушать не желает, опять, мол, он где-то ушибся. Она притворяется глухой. Я только злю ее, когда являюсь домой весь окровавленный. И вдруг она выросла передо мной в саду, увидела висящий у меня на ступне ком, с отвращением потрясла мою задранную ногу, ком упал на землю, после чего она потащила меня наверх, полила рану настойкой арники и сунула ступню в горячий раствор жидкого мыла, чтобы вытянуть грязь. Я знал, что дети-грязнули здоровее чистюль, и причислял себя к грязнулям, которые по крайней мере невосприимчивы к заразе. Я смущенно улыбался, держа ногу в розоватом растворе, ржавый иисусов гвоздь вонзился мне в самую середку подошвы и вышел с другой стороны.
