Оба сидели на краю кровати, не зная, куда девать руки, он по-прежнему в мундире, но с расстегнутыми на груди пуговицами. Или он вешал мундир на ручку оконной рамы. Фуражка на стуле, ремень с пистолетом перекинут через спинку кровати. Было ясно, что он здесь живет, а она только в гостях и поэтому предоставляет ему зажигать газовую плиту. Он ставил воду для кофе, шел к ней с дымящимся кофейником, меж тем как она, отупев от езды в рабочем поезде от нашего дома до пограничного поста, сидела на краю постели. Она устало протягивала ему кофейную чашку. Тут я понимал, что меня отсылают, освобождал им кровать. Когда я выходил из комнаты, они сидели на краю кровати как парочка, которая смущается, если ее оставляют наедине. В дверцу гардероба было врезано овальное зеркало, отражавшее их попытки к сближению, оно словно звало их попутно смотреться в него. Вероятно, это было им и смешно, и грустно — глупая, жалкая помощь зеркала. Я выходил на улицу и укладывал камни. Иногда мы оставались до понедельника, тогда я спал на раскладушке. Ни одна бомба никогда не попадет в стоящий на отшибе дом, не станет здесь падать, ей это незачем. Война не может быть настолько глупа, чтобы обрушиться на дом и уничтожить серебряных рыбок, снующих в стеклянном плафоне, что, круглый и желтый как луна, свисал с потолка. Я думал: если бомба не попадет в серебряных рыбок, значит, она не попадет и в меня. Серебряные рыбки представлялись мне наилучшей защитой.
Случалось, отец на выходные приезжал домой, ночевал, а потом на поезде возвращался обратно. В 1941 году ночью иногда прилетал англичанин, один-единственный самолет, который мы узнавали по «добродушному» стрекоту мотора. Прекрасное было чувство — знать, что прилетел он один, а не целое звено. Самолет только облетал лампу, доказывая, что Геринг лгал, говоря: когда мы поднимемся на своих машинах, птицам места в небе не останется, воробьи будут ходить пешком и ни один вражеский самолет не пересечет наших границ. Над Герингом злорадно смеялись, над нами летал Железный Генрих, так мы окрестили англичанина. Первая бомба упала, когда все спали, упала за садами в мягкую землю. После воскресной мессы все отправились смотреть яму, с молитвенниками, в белых кружевных перчатках стояли на краю воронки и гадали, как же это ПВО пропустила разведчика, ведь его-то и надо было сразу сбить, чтобы он не доставил своим никаких сведений. Летчик все прикинул, а когда с этим покончил, сбросил бомбу, и точка, он и не метил никуда, просто хотел сказать, что на сегодня всё. Теперь они будут прилетать отрядами. Впервые мы узнали страх. Иногда мы обращали глаза к лампе, к потолку, словно бы вновь слыша рокот его мотора. Но он больше не прилетал. Однако мы чувствовали себя занумерованными, распределенными по квадратам, небо было подготовлено: сейчас они нагрянут.
