На другой фотографии я увидел, к кому его в самом деле следует причислять. Там он и несколько его товарищей сняты на спортивной площадке, на них черные трусы и белые майки, у него на майке изображено кольцо со знаком СС. Разглядывая эту фотографию, мать сказала, что он в особом подразделении СС, службе безопасности, «зихерхайтсдинст», потом она говорила только СД, этого было достаточно, с той минуты он и для меня принадлежал к СД. Счетчик на стрельбище. Это странный засвеченный снимок, на котором они от трусов до колен стоят в белой туманной полосе. У отца руки слегка согнуты в локтях, он держит ладони не совсем по швам, икры сомкнуты, хотя он и отдыхает. Отдыхать по-настоящему он вообще не способен, в его мускулах и суставах прочно засела команда. На обороте он написал: «Тренировка на спортивной площадке, к сожалению, снимок неудачный: прыжок в длину, 4,60 м».
Я все это ему позволял. Он отделывался от меня фотографиями. Впервые отец стал вырисовываться для меня именно на фотографиях, и я был этим доволен.
Лишь его я подпускал к себе так близко. Когда ко мне заходили соседские мальчишки, я долго не выдерживал. Раскрывал иллюстрированный журнал и принимался читать, и если кто-нибудь из них наклонялся над моим плечом и тоже начинал читать, я некоторое время терпел, но потом с размаху захлопывал журнал или раздраженно оглядывался через плечо, так что у того отпадала всякая охота читать вместе со мной. Я привык к одиночеству, отец оставил мне духовик, я охотился на птиц и крыс, читал старые иллюстрированные журналы, которые приносили нам Гломпы. Тем малым, что мне принадлежало, я не желал делиться ни с кем. Как-то я подтолкнул в спину сидевшего на качелях соседского мальчишку, чтобы он взлетел повыше, на что сам он не решался. Ведь я же оказал ему услугу, дурацкое это катанье на качелях в саду, я толкнул его так высоко, что он упал с качелей и сломал себе руку. Мне не было его жалко, мне надоело смотреть, как он качался, я хотел его подстегнуть, проучить. Родители парня ничего не заметили, несчастный случай, такое сплошь и рядом случается с детьми, я так и знал. Кто мог мне доказать, что я на самом деле думал? Я принес мальчику свои старые иллюстрированные журналы и коробочку пралине. Примерно таким вот непроницаемым, только более полезным, представлял я себе своего надевшего мундир отца.
У меня был теперь хороший отец: они избавили его от ненависти к себе, обратили разочарованного в исполнителя приказов. Поскольку он никогда не говорил о своих обязанностях, я представлял себе, что эти обязанности должны быть какие-то особые. «Особость» эту я всегда втихомолку предполагал, стало быть, он все же чего-то достиг, и мое чувство вины, что я сам ничего не стою, через эту «особость» смягчалось: значит, не зря. Я тайком посмеивался, слыша иногда, как взрослые, чтобы выстоять, подбадривали себя любимой поговоркой: что мучит, то и учит. Я был тому живым свидетельством. За привитый мне страх я не был на них в обиде, шрамы подчас болели — колющая боль, старая семейная напасть, слишком мы чувствительны к погоде, тонкокожие, а потому охотно кидаемся в особые душевные переживания. Особые обязанности дают нам возможность забыть о себе. Ах, до чего прекрасные снимки он нам посылал, это тонкокожее костистое лицо, с таким неприступным видом нас приветствующее.
