Дядя Федя выпрямился на скамейке, резанул рукой по воздуху:
— А только Горький не поддался! Все перетерпел, через огонь и воду прошел, а своего добился. Вот и написал нам про жизнь.
— Дядя Федя, — осторожно вставила я. — Он тоже сначала все в записные книжки записывал, чтоб не забыть. А у Чехова сколько их было!
— Может, и записывал, — повел плечами дядя Федя. — А только про такую свою жизнь он и так не забыл бы…
Потом мы опять говорили про Борьку. Я рассказала, как он на карте отмечает красным карандашом города.
— Сегодня отметит, а завтра — пожалуйста! — наши отобьют их у немцев.
— Да ну-у? — удивился дядя Федя.
— Правда-правда! Очень редко ошибется, лишние города возьмет. Но все равно дня через два наши их освобождают. Карта уже здорово покраснела.
— Да, — кивнул дядя Федя. — Наши сейчас хорошо продвигаются. Бьют немцев в хвост, в гриву… и так и далее…
Мы заговорились и не заметили, как за окном потемнело.
— Чего это ты, Федор, огонь-то не включаешь? Сумерничаешь с товаркой? — послышался в дверях насмешливый голос Антонины Семеновны.
Дядя Федя смущенно потянулся к щитку и включил рубильник. Я щелкнула выключателем, и под потолком тускло загорелась маленькая лампочка.
— И то сказать, не велика прибыль от твоего освещения, — хрипло рассмеялась Антонина Семеновна.
— Вторую динамо-машину надо ставить, — откашлявшись за нее, сказал дядя Федя.
Я тоже невольно кашлянула, и Антонина Семеновна перевела взгляд на меня.
— Ну, как? — спросила непонятно. — Вояка!
И ушла.
Дядя Федя пошел по составу, проверить, везде ли горит.
— Пассажиры-то чего молчали? — удивленно сказал он, уходя. — Ни один не пришел — почему, мол, свет не включаешь?
— Наверно, тоже про интересное разговаривали.
В этот вечер все долго не ложились спать. Времени было за двенадцать, а даже Тамара не спала, хотя дежурила Клава. Тамара сидела у себя в купе и громко зевала, приклонив голову к косяку двери. Если я выходила в коридор, она взглядывала на меня неприветливо и отворачивалась.
«Что я ей сделала? — огорченно думала я. — Ведь это она меня обидела, а не я ее».
— Ложись, Таня, — уже несколько раз настоятельно предлагал мне дядя Федя.
— А ты?
— А я вот еще на станции выйду, ремень погляжу… и так и далее.
Он, видимо, тоже не хотел спать. Это и понятно. После такого разговора разве уснешь?
— Давай укладывайся, я выйду, — сказал он неожиданно строго, и я сразу полезла на вторую полку, немного обидевшись на него.
Вагоны мерно отстукивали свою песню. Я уже так к ней привыкла, что слышала только тогда, когда хотела слышать. Мне казалось, что у нее есть мотив:
