Тяжелый бред, болезненная дрожь,
Мир в окно заглядывает звездный,
А в моей груди торчит болезни нож,
Тяжелый, ржавый и холодный.
Как тяжело! А мысли мчатся, мчатся…
Цветут цветы, идет весенний сев…
А мне придется, видно, с жизнью расставаться,
Не долюбив и песен не допев.
Я замолчала, взволнованная воспоминаниями о тяжелой Борькиной болезни, о тех тревожных днях, когда мы с мамой не отходили от его постели.
— Он чуть не умер у нас тогда, — шепотом сказала я и заметила, что и дядя Федя разволновался.
— Слава богу, что обошлось, — сказал он и добавил: — Складно как сочиняет!
— Ой, дядя Федя! А знаешь, какой конец у этого стихотворения? Я его никому-никому не читаю, а тебе прочитаю. Хочешь?
— Давай…
Я отцвел, отцвел в семнадцать лет,
Как отцветает синяя фиалка.
Пой песни, Борька! — ты поэт! —
Под скрип унылый катафалка.
У меня мурашки побежали по коже, я приложила ладони к щекам и, до конца выдохнув, смотрела на дядю Федю. Что он скажет после этого?
Дядя Федя тоже глядел на меня. Потом, продолжая думать, отвел глаза в окошко и, наконец, проговорил серьезно:
— Ну, это уж он лишку хватил… Мать, наверно, растревожил, да и себя.
— И меня тоже!
— Вот я и говорю — лишку хватил. Ни к чему это… и так и далее…
Мы помолчали.
— Да-а-а, — снова задумчиво заговорил дядя Федя. — Совсем парнишкой был и так хорошо сочинял, а теперь, выходит, еще лучше пишет.
— Конечно! — воскликнула я. — Только он сейчас не пишет.
— Что ж он так? — быстро и, как мне показалось, с сожалением спросил дядя Федя.
— Да я же говорю, он собирает материал для романа, — поглядев на двери, тихо объяснила я. — Он прозаиком хочет быть.
— А про что роман-то?
— Про жизнь!
Дядя Федя задумался и долго молчал. А потом спросил:
— Про свою, что ли?
— И про свою, и про чужую.
Дядя Федя с сомнением покачал головой.
— Молод уж больно. Откуда ему жизнь-то знать?
— Так он ведь не сразу начнет писать, пока материал не насобирает — не сядет. Может, еще целый год пройдет.
Дядя Федя, кажется, недоверчиво усмехнулся, и я пошла в атаку:
— А Пушкин? А Лермонтов? Они и погибли-то совсем молодыми, а вон сколько написали!
— Это точно, — задумчиво кивнул дядя Федя. — Я Горького, так того от корки до корки прочитал. Те хоть богатые были… и так и далее… а этот разбедняк настоящий. Самоуком всего достиг.
— Да, — согласилась я. — Помнишь, как он всякий хлам в мусорных кучах собирал, а потом сдавал, чтоб хоть немного денег бабушке принести?
— Как не помнить! — покачал головой дядя Федя. — То ли еще с ним бывало! Иной хозяин и мизинчика-то его не стоил. Грош ему цена, хоть в будни, хоть в праздники, а туда же… кочевряжится над хорошим человеком, издевается…
