Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой | страница 28



— И не подумаешь, что октябрь, — проговорил дядя Федя. — До чего светлый денек!

Клава привстала со скамейки.

— Это место очень хорошее, — сказала она. — И еще одно будет. Поезд там идет высоко, дух захватывает. И тоже речка, только большая, а за ней селение. Домики будто взбежали на горку. До чего красиво глядеть!

Она легко передохнула и продолжала задумчиво:

— Вот в книжках такие виды описывают. Прочитаешь и… ну, просто удивительно даже! Как ровно сама на поляне какой побывала, или в лесу, или на речке…

— Да, — согласно кивнул дядя Федя. — Иные очень хорошо описывают. — И, вздохнув, добавил: — Грамотные…

8.

Прошла вторая ночь обратного пути, наступил день, и вот уже сумерки. Завтра мы будем дома. Интересно, придет Борька встречать меня? А вдруг он в командировке?

— Приде-е-ет, — уверенно сказал дядя Федя и спросил: — Он у тебя сколько классов прошел?

— Да он ведь уже в пединституте на литературном факультете учился.

— А потом, значит, с мамашей вашей случилось…

— Да. Он уже на втором курсе был. А когда случилось, начал работу искать, потому что я осталась у него на иждивении.

— Как-то хоть на фронт не угадал, — сочувственно сказал дядя Федя.

— Нельзя ему, — покачала я головой. — У него легкие слабые и зрение плохое. Он бы пош-е-ел!

— Двадцать годков ему?

— Ага.

— Немного тебя и постарше-то.

— У-у-у! Он серьезный! — воскликнула я. — Он такой серьезный, что ужас!

И неожиданно для себя выдала дяде Феде Борькины секреты.

— У него есть такая толстая тетрадка, он туда записывает мысли, высказывания всякие.

— Свои, что ли?

— И свои и чужие. Ну, скажем, Гоголя, Пушкина, Руссо там… Гегеля. Очень умные мысли попадаются.

— Это он для чего же так записывает? — поинтересовался дядя Федя.

— Так он же писателем будет! — вмиг выдала я самую главную тайну: — Но ты никому не говори — это пока секрет. Он даже мне только намекнул, но я сразу догадалась.

Дядя Федя кивнул понимающе.

— У него ужас как много записано! — без опаски продолжала я, почувствовав, что дядя Федя — могила, никому не скажет. — Услышит какой-нибудь разговор в трамвае — в тетрадку, смешную фамилию встретит — например, Золотопуп или Шанюшкина — туда же.

Дядя Федя слушал с большим интересом, и это меня вдохновляло.

— У него и стихи есть! Я многие наизусть помню.

— И стихи пишет? — уважительно поцокал языком дядя Федя.

— Уже три тетради! — похлопала я по дяди Фединой руке. — Вот, например. Но только эти очень грустные, это ему еще семнадцать лет было, и он хворал.