– Государь, что с тобой? Не расшибся?
– Нет, обошлось, – я повернулся к Лизе, увидев, что вокруг нее уже вовсю хлопочет Лесток. Судя по тому состоянию, в котором она пребывала, кому-то сегодня обломится весьма жаркая ночка. – Кобыла царевны понесла, насилу догнал. Все обошлось, Петька. Обошлось, – тут я увидел среди всадников, торопливо спешивавшихся, незнакомое лицо. – Кто это? – Шереметьев проследил за моим взглядом и поморщился.
– Шетарди это. Только приехал и сразу на охоту царскую увязался. Не посылать же его. Пришлось подле себя держать.
– Молодец, – я оперся Петьке на плечо, потому что ноги все еще дрожали. – Шетарди, значит. А англичане так никого, и не прислали. Не уважают они нас, Петруха, но ничего, будут уважать, это я тебе обещаю.
– Ваше императорское величество, – Шетарди спрыгнул со своего жеребца и склонился передо мной в глубоком поклоне, при этом он с явным неодобрением разглядывал мой наряд. Плевать. – Чудесный выстрел, я никогда такого не видел, а та храбрость, с которой вы рванули за княжной Елисаветой, когда ее лошадь обезумела, достойна самых высоких наград.
– Полноте, маркиз, – я вздохнул. Вот чему-чему, а языкам Петра учили на совесть. Он, а значит и я, знал их пять, включая сложнейшую латынь. И как при такой памяти и обучаемости он остался полуграмотным во всех остальных науках лично для меня удивительно. Шетарди распрямился, и расплылся в улыбке, как же император его титул знает. – Мой конь на тот момент был самым быстрым, и я находился к Елизавете ближе других, поэтому не нужно преувеличивать мои заслуги, – я повернулся к Петьке и спросил уже по-русски. – Медведя добили?
– Юдин. Злой был сильно, вот на звере и отыгрался.
– Ага, художника все обидеть могут. Но, если свой шедевр не перепишет, быть ему битым. По коням! – я махнул рукой и похромал к Цезарю. Похоже, что какую-то связку потянул. Что-то не везет мне с охотой. Да так не везет, что частенько мне подленькая такая мыслишка проскальзывает, объявить ее кощунством и запретить отдельным императорским указом. Надо будет обдумать на досуге, и уже не взлетев как обычно, а очень осторожно взобравшись в седло, я повернул Цезаря к дому.
– Шетарди засвидетельствовал свое почтение царевне Елизавете, – Ушаков закрыл папку и осторожно, словно великую драгоценность, к тому же очень хрупкую драгоценность, положил ее на стол.
Папка – еще одно нововведение, опередившее свое время. Каюсь, данную диковинку привнес в мир я сам. Просто мне надоело, что документы постоянно разлетались кто – куда, и сделал себе первую папку сам. В общем-то, дело было нехитрое – взять два куска кожи сшить между собой, вставив в середину несколько деревянных тонких прутьев для придания формы – это была крышка. Сама основа, куда вставлялись документы, представляла собой нечто, напоминающее обложку на тетради все из той же кожи и гибких, но прочных ивовых прутьев. Соединить крышку и основу через полоску кожи было делом пяти минут, во время которых я исколол себе пальцы портняжным шилом, пока делал проколы и сшивал плотные куски. Все, примитивная папка готова, зато мне сейчас не приходилось бумаги по всей комнате ловить, если придет в голову приоткрыть окно, чтобы проветрить комнату. Ушаков сие изделие увидел на моем столе, заинтересовался, и очень быстро обзавелся подобной. К тому же Андрей Иванович постоянно совершенствовал свою папку добавляя в нее все новые и новые детали, типа маленького замка, или металлического зажима, который, во-первых, распрямлял постоянно норовящую свернуться в рулон бумагу, а во-вторых, играл роль дополнительного держателя, для уже готовых документов. Думаю, что очень скоро он и до дырокола дойдет собственным умом, чтобы все было аккуратно подшито в полном соответствии с нумерацией документов. Но пока он бумаги таскал в своей папочке, от вида которой уже у многих придворных начинался нервный тик.
