Прошло всего три дня с того знаменательного для меня момента, когда я сумел преодолеть принцип самосогласованности Новикова и повернуть историю в другое русло. И все эти три дня я вершил Великие дела! Сотрясал вселенные! Завоевал уже полмира, и следующая половина была запланирована на завоевание до пятницы. Меня везде встречали, как Великого победителя, в все женщины только и мечтали, чтобы…
– Государь, Ушаков Андрей Иванович явился, примешь? – Репнин был растрепан, с красными от недосыпа глазами. Я посмотрел на стол, где стояла чашка с кофе, как оказалось, дед был большим любителем этого напитка, и на мою просьбу узнать, есть ли нечто подобное на кухне Лефортовского дворца, Митька сразу же притащил целый кофейник. Кофе был очень крепкий, подавался без сахара и сливок, и, судя по привкусу, был пережженный. Но я выпил уже три чашки, и сейчас мне казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, а в глаза словно кто-то песка сыпанул. Но положительный момент в этом все же был, я абсолютно не хотел спать. Вот только временами на меня накатывало отупение, во время которого я очень красочно себе представлял завоевание вселенной. Но тут скорее дело было в ассоциациях. Когда я выехал из дворца верхом, чтобы мои подданные смогли меня лицезреть – слегка бледноватого, но абсолютно живого, мне так рукоплескали. Я даже умилился. Словно я что-то для них хорошего уже сделал. А ведь, чтобы получить некоторые результаты, мне через колено этих же самых людей, что счастливо плачут, осеняя меня крестным знаменем, ломать придется. Но ничего, я уже многое пережил, и возможный теоретический бунт переживу.
– Приму, пускай проходит, – я махнул рукой и вылил в чашку остатки кофе. Он уже остыл, был горьким и противным на вкус, но в голове через пару глотков немного прояснилось, хотя я и подозревал, что эффект это временный, и очень скоро у меня сядут батарейки. И вот тогда я упаду и не встану, пока не высплюсь.
Ушаков выглядел не лучше, чем мы с Репниным, во всяком случае, глаза у него были настолько красными, что я невольно подумал про вампиров. Насколько он был взъерошен мне было сложно судить – Андрей Иванович оставался верным огромным парикам, лежащим буклями на плечах. А вот лицо было немного помято, но и забот у него за эти три дня было не в пример больше, чем у меня, шутка ли, арестовать членов Верховного тайного совета, проводить с ними беседы, пока еще беседы, зато в любое удобное для него время дня и ночи, и по результатам этих бесед продолжать аресты… Работал Андрей Иванович, как говориться, на износ. Я его не тормозил, эту плантацию необходимо было как следует прополоть, чтобы уже не оглядываться и не ожидать каждую минуту удара в спину. К тому же Андрей Иванович не увлекался слишком сильно, он ко всему подходил с определенной долей осторожности, всех подряд не хватал, только после полноценного разбирательства со всеми участниками этого «процесса века», когда вина причастных не вызывала уже даже удивления. Меня пока к допросам не привлекали, да и сам я не лез по причине неопытности в подобного рода делах. С самими же нарушителями пока просто мирно беседовали, если и прибегая к давлению, то пока что больше морального плана, нежели физического. Правда, они все напирали на то, что вовсе не хотели погубить государя-императора, а «Кондиции» были всего лишь гарантиями того, что Российская империя не погрузится в пучину бунтов и не настанет новое смутное время, но кто им поверит, правда? Государь император-то жив здоров и вовсе не собирался тапки отбрасывать, как объяснил всем желающим его слушать наконец-то выпущенный на свободу Бидлоо.
