Как у Кадма, подумал Люциуш, припомнив картину над медицинским креслом – земля засеяна драконьими клыками, и из них вырастет племя бойцов.
Еще не было девяти, а трава уже дышала жарой и жизнью. Он снял шинель, свернул и привязал ее к ранцу, закатал рукава, на одном из которых змеился след сопли. На воротник садились бабочки; поначалу он их сгонял, потом великодушно оставил в покое. Через час он наконец увидел людей – двух землепашцев в поле. Они бросили работу и уставились на него, но даже не кивнули. Потом – двое мальчишек, которые вели двух недовольных, перемазанных овец.
Люциуш шел, пока не стало вечереть, останавливаясь, только чтобы перекусить, обходя стороной любое поселение – мало ли как они отнесутся к незнакомцу с наступлением темноты. Вымотавшись, он наконец свернул с дороги и расстелил шинель возле узкого ручья, под покровом ивы.
Квакала лягушка. В покое воспоминания, разогнанные светом дня, начали возвращаться. Запах примятой травы, слабый отзвук сосновой смолы. Грациозные па воробьев, которые охотились за насекомыми, порхая вокруг зонтиков дикой моркови. То, как запеклась грязь на его сапогах. Да – в шелесте ивы он почти мог расслышать смех Маргареты. Ее присутствие было таким явным, что ему приходилось напоминать себе – вряд ли он ее найдет прямо сейчас. Нельзя отдаваться на волю надежд и мечтаний. Если ему повезет, если очень повезет, кто-то из деревенских жителей сможет сказать, что там произошло, или в церкви отыщется какой-нибудь намек. Как стежок, проведенный по широкой ткани возможностей. И тогда он продолжит свой путь.
Он понимал, что может быть по-другому. Может быть, деревня окажется разорена, разрушена, как тысячи других. Развалины церкви, трупы, брошенные разлагаться в кадмейской почве.
Он уставился в ночное небо и напряг все силы, чтобы отогнать эти мысли.
Когда он снова пустился в путь, еще не рассвело.
Рельеф стал холмистым, и Люциуш часто сверялся с картой и компасом, продвигаясь по узкой каменистой тропе. В животе урчало. Стопы ныли в старых армейских сапогах, и, остановившись, чтобы поправить носки, он увидел, что натер обе пятки. Под рубашкой после проведенной в траве ночи краснела россыпь пятен – укусы каких-то насекомых. Лицо обгорело; голова гудела. Он забыл взять шляпу. Он, со своей кожей бледного исландца, взял антикварный револьвер, но забыл шляпу.
Навстречу попался человек; он вел осла, впряженного в телегу, на которой громоздились пожитки и сидели двое детей. У тележных колес не было спиц – их вырезали из цельных деревянных кусков, как на картинке из статьи детской энциклопедии об изобретении колеса. Люциуш вспомнил семейство, на которое натолкнулся с гусаром, конфискованных кроликов. Словно те самые люди скитаются с тех самых пор. Но тут дети были с отцом, а не с матерью, летняя одежда висела лохмотьями, повязанная заскорузлой бечевой.
