Однажды поздним апрельским вечером, когда его на несколько часов подменил приходящий консультант, Люциуш обнаружил себя в парке Марии Йозефы, возле Арсенала и Южного вокзала. Почти всю неделю шел дождь, а теперь распогодилось, и парк был запружен семьями, нежными парочками и компаниями солдат, получивших увольнительную. Солдаты флиртовали с гувернантками и с девицами, торгующими всякой мелочью. Он принес с собой пару выпусков «Военно-медицинского журнала» и устроился на скамейке посреди парка, недалеко от пустого фонтана, где Нептун, выбеленный голубиным пометом, вздымался над стаей дельфинов, плывущих по мраморным волнам. Воздух был влажный, небо низкое, цвета вороненой стали. Он пытался читать, но мысли его постоянно возвращались к Маргарете и к предложению матери, и вдруг он услышал взрыв смеха из толпы, собравшейся на аллее за ракитником, недалеко от главного входа.
Вначале он не обращал внимания на шум. Улицы кишели бродячими артистами: они играли на скрипках и аккордеонах, показывали фокусы. Зачастую это были ветераны, и он приближался к ним с осторожностью, боясь воспоминаний, которые они вызывали. Но гуляющие явно получали от представления гораздо больше удовольствия, чем он от статьи о психозах, вызванных голодом, поэтому он поднялся и пошел к толпе, собравшейся вокруг шарманщика и медведя.
Шарманка стояла на коляске с большими черными колесами, как у дилижанса, с лакированными ободами; железная ручка была обита плюшем. На крышку шарманки было накинуто покрывало, а корпус расписан блестящими зелеными завитками и ягодами земляники. И еще на нем позолоченным витиеватым шрифтом было выведено имя, неразличимое на расстоянии.
Медведь оказался в действительности коренастым человечком, полностью скрытым в настоящей медвежьей шкуре, только лапы были отрезаны, а руки и ноги танцора продеты в дырки. В этом было что-то первобытное и одновременно ужасное. Большая часть медвежьего черепа была удалена, и кожа натянулась неровно: нос был скособочен, одно ухо выше другого – все это мучительно напоминало Люциушу перекошенные гримасы пациентов, раненных в лицо. На месте глаз красовались белые ракушки с намалеванными красными зрачками.
Танцор выглядывал изо рта медведя, который был широко открыт, а губы были закреплены так, чтобы казалось, будто зверь скалится. Шарманка играла тарантеллу. Медведь кувыркался, крутился и как раз закончил танец с грудастой девицей в ситцевом розовом платье с оборками, когда легкая морось перешла в дождь.
