В эскадрилье царило правило, которое когда-то молодой Гастелло ввел на своем первом корабле: все, что может быть сделано своими руками, должно быть сделано.
Летчики умели исполнять обязанности штурманов и техников; они знали моторы лучше, чем свое сердце, знали бортовое оружие как свои пять пальцев: все штурманы умели летать; стрелки знали материальную часть самолета; техники знали пулеметы.
И все члены экипажей были отличниками политической подготовки.
Один только человек знал, каких больших усилий и постоянного душевного напряжения все это стоило Николаю. Этим человеком была Анна Петровна.
Если бы кто-нибудь ночью, когда замирала жизнь в корпусах, заглянул в окошко маленькой квартиры командира эскадрильи, то так же, как некогда капитан Тупиков, он увидел бы Гастелло сидящим в кресле спиной к карте нового района стоянки, а Анну — водящей пальцем по новой трассе. Линии уже пройденных трасс тянулись далеко, расходясь лучами по третьей и четвертой четвертям компасного круга.
Однако и для Николая наступил, наконец, день, когда он, придя домой, счел себя вправе сказать:
— Кажется, все!
— Освоили?
— Эскадрилья готова.
Анна Петровна вздохнула с облегчением: может быть, теперь он несколько деньков посидит дома, отдохнет сам и даст отдохнуть ей. Действительно, он сказал ей:
— Нынче отосплюсь.
— Не будить?
— Буду спать до девяти.
В этот вечер они с Анной даже не «летали». Николай включил приемник, они слушали музыку.
— Где-то теперь Федот? — задумчиво спросила Анна.
— Небось, воюет.
— Как — воюет? — удивилась она.
— Чтобы нам можно было выспаться, он должен воевать. — Подумав, Николай добавил: — Нелегко им теперь приходится, дипломатам.
— Ты думаешь, ему труднее, чем тебе?
— А разве мне трудно?
Она покосилась на него: может ли он когда-нибудь проговориться?
Он словно угадал ее мысль:
— Тому, кто верит в свое дело, легко.
— Ты-то веришь, я знаю, — тихо сказала она. — Но... ты уж очень не жалеешь себя. Хорошо, пока молод. А потом? Устанешь и...
Он молчал, задумавшись. Потом улыбнулся одними губами, как улыбался всегда, и так же негромко, как она, словно мечтая, сказал:
— Я не умею говорить... Не дано мне. А иногда хочется сказать, что думаешь.
Это было так неожиданно, так не похоже на него, что она порывисто обняла его голову и прижала к себе:
— Скажи... — и посмотрела ему в глаза.
— Мне кажется, я не могу устать. У меня всегда будут силы. Они идут... оттуда, из родной земли. Все равно как в дерево соки. — Он обнял ее за талию и крепче прижался головой. — А если уж очень устану, если не хватит сил на что-нибудь большое, возьмет она меня вот так же, как ты, прижмет к себе... и снова смогу мир свернуть...
