— Сантро... — Киракосян, хоть и смотрел на поблескивающее вдали окошко, заметил показавшегося на улице человека. «Ведь его Сантро зовут?.. Посмотрим, что за птица. Станет ли трудиться на совесть?»
Сантро здоровается с директором и обращается к Баграту:
— Баграт, братец, а отчего работники собираются здесь? — Сантро только что переехал в Акинт и сегодня впервые должен был отправиться на работу в Бовтун.
Баграт усмехнулся его выговору. Наивный ты человек, ведь в поселке уже живешь, не в селе, не колхозник ты, а рабочий совхоза. А в совхозе по часам работают. А если Сантро по солнцу привык, пусть порог свой переступит, когда солнце вон там будет и припекать начнет. А пока может сесть на бревно и ждать, как он, Баграт.
— Бадалян! — Киракосян нахмурился. «Глянь-ка на этого чокнутого, сам с собой разговаривает, смеется... Чего ждать-то от такого агронома?» — Ну, живо, живо! — «Попусту смеется, попусту орет».
Агроном Бовтуна Вираб Бадалян со смехом приближается. Он в широкополой соломенной шляпе и в кирзовых сапогах. И, как всегда, кажется, что сапоги ему тяжеловаты, он еле ноги волочит. А после работы Бадалян обычно идет в контору, впечатывая следы в дорожную пыль. Теперь он уже в остроносых черных ботинках, в узких брюках, в белой рубашке, в галстуке. Широкополая соломенная шляпа дома. Густые черные волосы тщательно причесаны. Подставив вечернему солнышку облупившийся лоб, входит он во двор конторы, громко здоровается с людьми и смеется — не орать же на закате. Но иногда срывается и при бригадирах, трактористах, шоферах, которые толпятся вокруг письменного стола, вдруг разражается таким криком, что люди в ближайших домах отчетливо слышат, с кем и из-за чего он скандалит. А потом, ночью, соседи его поражаются: ежели товарищ Бадалян так ладно петь умеет, что ж он зря орет-то?
Живет агроном Бовтуна Вираб Бадалян один, он холост. Из Еревана, где он родился и вырос, ни одна его знакомая в Акинт замуж идти не хочет. А в Акинте нет девушки ему по сердцу...
Бадалян встал под огонь директорского взгляда, поздоровался, громко засмеялся, и адамово яблоко его, обтянутое красной кожей, запрыгало.
— Который сейчас час, знаешь? Где твои работники? — спросил директор.
— Где они? — скривился Баграт. — Ждут назначенного часа!
Бадалян смеялся.
— Он еще смеется! — «Это смех сквозь слезы. От бессилия своего смеется. — Киракосян вперился взглядом в крупные, широко распахнутые глаза Бадаляна. — Один-одинешенек, паренек, отбившийся от городских ребят... И весь его этот смех — все равно что плач. И смех — плач, и крик — плач... Жалко его... Женился бы, что ли...» — Вон, — директор развел руками, — целое поле камней, кто их убирать станет?
