Когда начались бои, Садовский вместе с танками пошел в атаку. Это тоже было непонятно и подозрительно. Но Садовский увлек вперед пехоту, которая залегла под перекрестным огнем вражеских пулеметов, загородив путь своим же танкам. Сделал он это просто и легко: перебежками вырвался вперед и, махнув пистолетом, побежал дальше. Подчинившись его властной, уверенной силе, автоматчики поднялись, ринулись вперед, обгоняя капитана.
Постепенно Садовского полюбили. За его смешную речь и строгую подтянутость, за веселый безобидный характер и какую-то особую, как у Лимаренко, бьющую ключом жизнерадостность. И за скрипку и за этот вот номер в концерте...
Клуб дрожал от хохота. С потолка струился песок.
Наташа тоже хохотала. Но вместе с тем она помнила грубость Братухина и насмешливые слова Марякина, ее беспокоил чей-то пристальный взгляд, под которым она чувствовала себя незащищенной и сердилась и недовольно оглядывалась вокруг...
Человек, взгляд которого тревожил ее, находился на сцене. Он смотрел в щелку занавеса, зло досадуя на себя, на свою робость, и завидовал Марякину, который присел на корточках рядом с нею. Наташа не знала, что, проснувшись ночью и убедившись, что Садовский спит, человек этот вытаскивает из-под набитой травой подушки блокнот и при свете карманного фонаря по памяти рисует ее, то задумчивую, то перевязывающую раненого, сидящую на жалюзи танка, который мчится в атаку.
Вечерами, в свободный после ужина час, офицеры набивались в штабную землянку. Заботливый майор Клюкин просил писаря Прошина позвать Наташу. Она садилась у печки и подкладывала дрова. Отсветы бьющего в открытую дверку огня падали на задумчивые лица. Садовский играл на скрипке. От его мечущейся руки пламя коптилки в снарядной гильзе трепетало, и ломаные тени шарахались по стенам.
Вязников читал на память Маяковского, Суркова, Симонова. Читал без перерыва, не называя автора, не говоря названия.
Мы в бою познали себя,
Продираясь сквозь холод смерти.
Эту жизнь земную любя,
За нее деремся, как черти...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Огонь! — летели снаряды.
— Огонь! — заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боишься!
— Трус!
Убьют!
А там
Полсотни лет еще можешь,
раб, расти.
Ложь!
Я знаю,
И в лаве атак
Я буду первый
В геройстве,
В храбрости.
Наташа испытывала радость от новой, необычной и потому особенно дорогой встречи со знакомыми строками. И то, как, читая, Вязников отчаянно рубил руками воздух, как он стоял, подавшись вперед, и яростно, будто защищая свое жизненное кредо, произносил слова, наполняло Наташу удивительным чувством, какое бывает при ощущении, что ты обрел единомышленника.
