— Он, поди, и ногти лаком мажет, — язвил Братухин.
— Очень даже возможно, — поддакивал Марякин. — Видел, как они у него блестят?
— И перманент наводит, — тут же сочинял Федя. — У него такие щипчики есть, он их сунет в огонь, а потом крутит волосы.
Иван Иванович, который терпеть не мог, когда при нем обижали людей, и тот изменил себе.
— Сказывают, — тоже ввязывался он в разговор, — будто капитан утюг с собою привез да коробку со всякими щетками. Кудри-то свои, ровно шерсть на лошадиной холке, щеткой обхаживает.
Садовский, казалось, не обращал внимания на эти разговоры, был неизменно ровен, всегда улыбался. Выросший в Одессе, в окружении многочисленной староеврейской родни, он необычно и смешно строил русские фразы:
— Вы, сержант, — молодой человек, — отчитывал он Лешку Марякина, когда случалось слышать его виртуозную брань, — и мне стыдно, если вы говорите такие слова. Вам двадцать три, а вы уже имеете дурную привычку говорить грязно, как дореволюционный одесский матрос.
Речевые обороты Садовского в шутку, кстати и некстати, повторял весь батальон.
Румянцев с первой же встречи оценил нового начальника штаба: говорит по-немецки отлично, аккуратен, подтянут — такой не потерпит в батальоне разгильдяйства...
Наташа, как и солдаты, считала Садовского необстрелянным пижоном. Вот попадет под бомбежку или хотя бы под хороший артобстрел, сразу весь лоск порастеряет.
В обороне в Карпатах было тихо. В городок, приткнувшийся к подножью гор, днем доносились две-три ленивые пулеметные очереди, — значит, кто-то высунулся из укрытия. Зато ночью становилось весело. Под прикрытием темноты танкисты начинали, как говорил Братухин, вправлять фашистам мозги. Замполит Клюкин обычно «толкал речугу», после нее румыны группами и в одиночку спускались с гор. Вслед беглецам торопливо плевали немецкие пулеметы, им трещотками вторили автоматы, и в горах долго носилось, ослабевая, раскатистое эхо.
Танкисты встречали перебежчиков шумно, угощали мясной тушенкой. На другую ночь кто-нибудь из вполне освоившихся румын призывал своих товарищей сдаваться в плен «хорошим, веселым русским парням».
Однажды, после очередного такого выступления, у рупора, аккуратно поправив полы шинели, лег капитан Садовский. Он обращался к немцам. Танкисты насторожились: а что, если капитан уговаривает немцев построже следить за румынами?.. Потом Садовский играл пленным на скрипке, а они, окружив его, хлопали в ладоши и пели... С этой ночи танкисты стали относиться к начальнику штаба без иронии, но недоверчиво, а Федя Братухин даже незаметно следил за ним...
