Зрители не умещались в просторной землянке клуба, сидели на полу перед скамьями первого ряда, стояли в проходах у стен. Пение Братухина и Ивана Ивановича, игра Садовского на скрипке, Ежикова — на баяне, частушки и цыганские романсы Симы Купавина под гитару — все это было слышно и у входа, где, поджидая Юрку, стояла Наташа. Но вот ведущий концерт Вязников объявил: «Пляска. Исполняет гвардии лейтенант Лимаренко», и Наташа не удержалась, стала протискиваться внутрь. Сидевший с краю Марякин, увидев ее, попросил ребят подвинуться.
— Некуда, — отрезал Братухин. Тогда, вздохнув шумно, Лешка встал.
— Садись. Ладно уж...
Наташа не могла понять, почему вдруг Лешка и Федя, ее лучшие друзья, в последнее время стали избегать се. Она хотела вернуться к выходу, но солдаты стояли плотно, шикали:
— Да сядьте вы оба. Не стеклянные.
По сцене медленно, даже лениво, но красиво, гордо шел Лимаренко. Подойдя к краю сцены, внезапно, будто сыпанул горсть гороха, выдал трескучую и легкую дробь и пошел кружиться, расставив руки, так что лишь мелькали галифе да лицо да подымались и падали волосы. Потом резко — у всех захватило дыхание: упадет! — остановился, непринужденно и невесомо, как мячик, пустился вприсядку, а после нее снова выбил лихую, азартную дробь.
— Эх, ядрена капуста! — громко восхищался Иван Иванович.
А когда Вязников объявил давно уже всем известный номер политической сатиры в исполнении Садовского и Лимаренко, землянка, казалось, рассыплется от грома аплодисментов.
Лимаренко стоял, заложив руки за спину. Садовский, просунув свои руки ему под мышки, спрятался за ним. Одно сочетание крепкой ладной фигуры Лимаренко с длинными худыми руками и тонкими, как прутики, пальцами Садовского, вызывало восторженный рев. По ходу остроумно сочиненных Вязниковым «политических речей» Геббельса и Гитлера, которых изображал Лимаренко, Садовский отчаянно жестикулировал, чесал Сергею затылок, дергал его за ухо, лохматил волосы. Не зная, что еще выкинут руки Садовского, Лимаренко косился на них с опаской. Зрители хохотали до слез, до боли в скулах.
Весной сорок четвертого года в батальон, стоявший в обороне в Карпатах, на должность начальника штаба пришел изысканно вежливый, щеголеватый капитан с холеным лицом. Когда танкисты узнали, что после мытья он мажет руки глицерином, которого, как злословили некоторые, запас на всю войну, а ногти подтачивает крохотной пилкой, они не стали скрывать своей неприязни и достаточно громко — пусть слышит! — отпускали вслед капитану ехидные слова:
