— Ну чего ждешь? — кричала она Наташе. — Входи!
Мылись под душем, стоя прямо на размытой траве. Доски, положенные на землю, хлюпали, катились, ускользая из-под ног. Тугие струйки воды поднимали брызги, и ноги до самых колен были в грязи. В ней, теплой, жидкой, неприятно было стоять. Вода шла то горячая, то холодная. Дуся прыгала, визжала:
— Эй, банно-прачечники, вы же нас, как сосиски, сварите!
— Совсем ошалели! С Ледовитого океана, что ли, воду качаете?
И все-таки было здорово — мыться под душем в настоящей, с густым паром бане!
Потом они в речке постирали свои портянки и гимнастерки. Развесив их на кустарник, разморенные ощущением невесомости и чистоты, легли на траву. Дуся без умолку щебетала — о погоде, о бане, о своем майоре, о том, что из дому вторую неделю нет писем.
— Слушай, Наташка, ты его очень любила? — вдруг спросила она. — Знаешь, мой Соловей меня любит как сумасшедший. Даже плачет, если я с ним не разговариваю. А мне хоть бы что. Трын-трава.
— А как же?..
— А вот так же. Один влюбился, противный такой, напился, решил меня убить и застрелиться. Без тебя, говорит, мне не жить, но и ты без меня не живи. А мне очень надо помирать из-за него! Этими влюбленными психами хоть пруд пруди. Но и отбиваться сил нету. Да и не умею я отбиваться от мужиков. Ну, вот и решила: пусть будет у меня и защита и нападение. Соловьев хороший, конечно. Только тряпка он. Когда война кончится, я жить с ним не буду. Честное слово.
Дуся пышногрудая, пышноволосая. В карих, влажно блестящих глазах прыгают озорные чертенята, в уголках капризно очерченных губ горделивая усмешка: что, мол, недурна я?.. Дуся умела и пококетничать. Может, поэтому каждый в штабе считал, что она влюблена именно в него, потому что так на него смотрела и так ему улыбалась!
— Зачем же ты ему голову тогда морочишь? — возмутилась Наташа.
— А кому еще морочить-то? Начхим — парень по всем статьям, но изо рта табачищем разит. Заярный трубку курит, как старик, а шейка у него то-оненькая. У военврача Иринеева губы рыхлые и мокрые. А у начфина потные руки.
— Дуська, да ты...
— А что? Думаешь, это приятно — мокрые губы? Ты небось и не целовалась в жизни ни с кем, кроме своего Румянцева?
— Ой, Дуська, ты... просто ты...
— Я просто веселая, — подсказала Дуся, — а не классная дама.
Вытащив из кармана юбки круглое зеркальце и глядясь в него, она запела:
— Карамболина, карамболетто, та-ля-ля-ля-ля... Вот это, я понимаю, — любовь! «Я все отдам, чтоб только ты была моя!»
