— Я слишком рано отняла бинокль! — Наташа прикрыла глаза ладонью. Веки были горячими, а глаза, будто распухли — выпирали из орбит и болели.
— Я рано отняла бинокль! Я ничего не видела. А они... они все видели. Я радовалась, смеялась... А Виктора уже не было. И им — Моршакову и Заярному — было неловко за меня. Нет, нет, это не болезнь, это — сон, бред. Ну, конечно, бред. Видишь, туман хлопьями носится по лесу. И дым. И урчат моторы. А тогда было солнце. И было тихо...
Туман несет и несет ее, подымает над лесом. Внизу, на насыпи, копошатся люди, стреляют зенитки, вертятся на месте мотоциклы, старшина Летников по откосу упрямо лезет вверх к горящей машине.
— Коля? Летников? Почему ты здесь?! — кричит она. — Ты ведь должен быть в танке, с батальоном!
Коля молча улыбается обгоревшими губами.
Туманное облако подхватило ее, понесло прочь, завихрило, окутало собою все вокруг. Не стало ни леса, ни солнца. Осталась только мысль о Викторе: почему он не приехал? Почему не прислал хотя бы записку? Или все еще возится с пленными?
— Виктор, Виктор, напиши мне, слышишь? — требовала она. Волосы ее растрепались, щеки горели. Широко раскрыв невидящие глаза, она смотрела на стоящих рядом Моршакова и Ивана Мироновича. Думая, что она пришла в себя, Моршаков положил ей в ладонь орден Красного Знамени. Она сжала его в руке и, довольная, улыбаясь, шепнула:
— Я же знала, что ты придешь! Ты ведь живой, живой. Они выдумывают... — Слезы застилали ей глаза, текли по щекам. — Они все врут, — всхлипывая, повторяла она. — Врут...
Моршаков платком промокнул ее слезы, потирая костяшками пальцев лоб, опустился на соседнюю койку, ссутулился.
Ужаснее всего казалось то, что она смеялась, радовалась, а его уже не было на свете. Он погиб.
В это невозможно было поверить. И она не верила. И вместе с тем верила, потому что видела сведенное болью лицо Моршакова и черные печальные глаза Ивана Мироновича.
Она не плакала. В груди все словно промерзло, застыло. Скованная болью, тоской, досадой за свой смех — смех, когда Виктора уже не было в живых! — она лежала неподвижно, глядя в потолок, и думала, думала. Еще два дня назад ее переполняло пусть тревожное, но большое счастье: у нее был Виктор и был сын...
Теперь нет ни мужа, ни сына. Как жить? Как теперь жить?
Была любовь. И нет. Нет... Слово-то какое короткое. Как выстрел. Неужели они были всего два дня назад? Кажется, все это случилось так давно, будто прошли годы.
