Соловьев взглянул на Моршакова и передал Наташе свой бинокль. Она поднесла его к глазам и сразу увидела, как слева, из села, освобожденного накануне, один за другим на короткой дистанции выскочили, помчались к перекрестку пять танков. «Первый — это Виктор...»
— Эх, если еще хотя бы три коробки! — проговорил Заярный.
— Да-а, — вздохнул Моршаков и, помолчав, раздраженно приказал: — Пошли Игольникова вон туда — влево, в голову колонны. «Хочет отвести огонь от Виктора», — с благодарностью подумала Наташа.
«Тридцатьчетверки» неслись, стреляли с ходу. Казалось, им нет преград. Ров? Перемахнут. Укрепление? Пройдут через него. Вокруг рвались снаряды, а броневые машины мчались, летели, словно захваченные мощным вихрем. Дыбилась от разрывов земля, вздымалась тучей, а машины мчались, неуязвимые, легкие, стремительные.
Но разрывы не отставали, переносились за ними, возникали то впереди, то сзади — и все ближе к машинам.
— Недолет... перелет... перелет... — отмечала Наташа, замирая от страха, что снаряд может попасть в танк Виктора, и радуясь, что машина все мчится и мчится. Гитлеровцы разгадали нехитрый, но дерзкий маневр танкистов. Снаряды теперь рвались все ближе и ближе к головному танку, отсекая его от тех четырех и преграждая им дорогу вперед.
— Вилка! — стиснула зубы Наташа. — Ну же скорее, Виктор!
— Чего Игольников так тащится? — обеспокоился Моршаков. — Пусть газует на пятой передаче! Пусть бьет с ходу!
А немцы словно и не замечали этого одинокого танка. Они даже не открывали по нему огня.
— Эх, если еще хотя бы три коробки! — повторил Заярный.
Расстояние между танками и дорогой, запруженной вражескими автомашинами, бронетранспортерами, фургонами, быстро сокращалось. Еще несколько секунд, показавшихся Наташе очень долгими, — и первый танк врезался в колонну.
— Жив! Он жив, Геннадий! — прошептала Наташа и, опустив бинокль, заплакала. От счастья, от сознания, что самое ужасное миновало, что такое больше никогда не повторится.
— Дай-то бог, — устало и тихо произнес Моршаков.
— Я же говорила, что он... не может... вот так... не простясь... Я пойду... в батальон. Ладно?
Он пожал ее пальцы. Возвращая бинокль, Натанта еще раз с признательностью взглянула на Моршакова и увидела его вдруг изменившееся лицо: желваки резиновыми жгутами ходили под кожей на широких скулах, и даже под слоем загара было заметно, как медленно отливает от его щек кровь.
— «Чайка», «Чайка», я — «Море», я — «Море», — монотонно твердил в конце окопчика связист.
