Маяковский одержим идеей противопоставления двух миров. Эта идея так или иначе развивается почти в каждом его стихотворении о Париже. Мысль о родине не покидает его ни на минуту, выражаясь бесконечно разнообразно. То это обращенный к Эйфелевой башне прямой призыв: «Идемте, башня! К нам! Вы — там, у нас, нужней!», «К нам, к нам, в СССР», то внезапное восклицание по дороге в Париж: «Сейчас бы в сани с ногами — в снегу», то крылатое «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва». Говоря условно, Маяковский мыслит как бы по горизонтали.
Поэтическое мышление Антокольского, наоборот, развертывается как бы по вертикали. Он также одержим идеей противопоставления двух миров, но он противопоставляет не Париж и Москву, как это делает Маяковский, а два Парижа — исторический и современный. Его ни на минуту не покидает мысль о революционных традициях Парижа, преданных забвению современными парижанами. Эта мысль выражается в его стихах о Париже так же разнообразно, как мысль о Москве в стихах Маяковского. Вот он видит балаган «Гран Гиньоль»: «Здесь — когда-то История! вышла!! на приступ!!! А вот там от нее — консервируют вонь!!» И дальше в том же стихотворении: «Не жилище. А сверженных слав бивуак». Для Антокольского Париж — город «сверженных слав». Франтихи, дуры, бульварные ротозеи — я пользуюсь словами Маяковского, чтобы подчеркнуть сходство ощущений, испытанных обоими поэтами в Париже, — знать ничего не знают ни о Робеспьере, ни о Жан-Жаке. Республиканский флаг треплется под ветром, «как юбка потаскухи». Поэт ищет точные и беспощадные слова, чтобы заклеймить тех, кто предал славу Франции, пригвоздить их к позорному столбу. Одно из своих стихотворений о Париже он заканчивает образом, может быть, несколько рискованным, но, право же, отлично передающим всю меру его ненависти и презрения к современному парижскому мещанству: «Туча дряблая раздута, как пустой презерватив».
Нельзя сказать, что в стихах Маяковского о Париже начисто отсутствуют какие бы то ни было размышления о прошлом французской столицы. Сказать так — значило бы просто погрешить против истины: все хорошо помнят хотя бы «Версаль», где поэт обращается к прошлому Парижа. Но весьма примечательно, как звучит это обрашение у Маяковского. Вот он заявляет, что из всей «красотищи» Версаля ему «больше всего понравилась трещина на столике Антуанетты». Следует известное всем четверостишие:
