штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты поволокли
на эшафот
королевку.
После этого короткого и, я бы сказал, саркастического экскурса в историю поэт тотчас возвращается к тому, что владеет им постоянно: «Сюда бы — стальной и стекольный рабочий дворец миллионной вместимости» и т. д. Это для него главное, об этом он все время думает, осматривая Версаль, а не о его историческом прошлом.
С другой стороны, и Антокольский нередко связывает Париж и Москву как в историческом, так и в современном плане. Это восходит еще к его поэме «Коммуна 1871 г.». Говоря о рослом национальном гвардейце, вспоминающем мотив боевой революционной песни, поэт пишет:
Чем он старше любого из вас,
Современники бури московской?
Так, на собственный голое дивясь,
На эстраде кричал Маяковский.
Эти строки любопытны вдвойне: сопоставлением двух бурь — парижской и московской, а также неожиданным и косвенно подтверждающим то, что сказано выше, упоминанием о Маяковском. Так страдать оттого, что республиканский флаг треплется, «как юбка потаскухи», так болезненно и мучительно воспринимать зрелище современного ему Парижа мог только человек, воспитанный новым общественным строем и всюду чувствующий себя его посланцем.
Выше говорилось, что в поэтике Антокольского вряд ли могло возникнуть прямое обращение к Эйфелевой башне. Но вот что интересно: в стихотворении «Химеры действуют» Антокольский договаривается с химерами о восстании почти так же, как Маяковский с Эйфелевой башней. Правда, он не ведет с ними того разговора на равной ноге, какой ведет с башней Маяковский, — это действительно не в его поэтической манере. Он предоставляет слово самим химерам. Но, по существу, речь идет об одном и том же.
У Маяковского:
— Я разагитировал вещи и здания.
Мы —
только согласия вашего ждем.
Башня —
хотите возглавить восстание?
Башня —
мы
вас выбираем вождем!
У Антокольского:
Постановили мы явить пример
Парижской черни, учредив нахально
Здесь, в окруженьи чуши клерикальной,
Революционный Трибунал Химер.
Разными путями, каждый по-своему — вертикально или горизонтально — два выдающихся советских поэта пришли к одному и тому же, совпали в едином ощущении, выразили одно и то же чувство.
Как бы ни были прочны нити, связывающие книгу «Действующие лица» со вчерашним днем Антокольского, все-таки главное в ней — время, врывающееся в стихи. Заметное место в книге занимает небольшая поэма «Девятьсот четырнадцатый». Она целиком продиктована чувством времени, насквозь проникнута неподдельным историзмом.
