– Я бы пошла за пана лишь тогда, если бы у него в доме не осталось ни одной собаки; а то я никогда не буду знать, кого пан больше любит – свою жену или своих гончих?..
Пан Казимир покраснел, как рак, но, тем не менее, твердо объяснил, что он готов отдать панне свою душу, но что эту жертву принести не может – с собаками не расстанется.
Панна Розалия получила тогда за эту выходку строгий выговор от своих родителей; но зато громко и долго смеялась она потом с Марлиным, рассказывая ему о декларации З-ского и о своем ответе.
Ее отношение к Марлину заходили все далее и далее: он не раз уже втихомолку целовал ее розовые губки и щечки, и она не особенно сильно сопротивлялась этим поцелуям…
Политические события, между тем, шли своим чередом: в костелах пелись гимны, по городам собирались деньги «на офяру», по фольваркам заготовлялись сухари и лились пули, в соседних лесах Виленской губернии появились уже первые банды… Из Гродненской и Минской губерний приходили тоже тревожные известия, и силы повстанцев, по рассказам, измерялись уже не сотнями и тысячами, а десятками тысяч. Франция, главным образом, стала подливать масла в огонь: сочувственные полякам публично произнесенные фразы императрицы Евгении и зажигательные речи принца Наполеона совсем вскружили им голову. По их уверениям, к ним на подмогу должна была выступить из Франции целая армия. Словом, легкомыслию и легковерию поляков не было ни меры, ни пределов, – и в этом сказывалась их характерная и национальная черта. В действительности же, пока одно лишь Царство Польское (Привислинский край), да и то далеко не все, было охвачено полымем восстания, а в так называемом Северо-Западном крае кое-где лишь десятки и сотни горячих и безумных молодых голов, соединившись в партии, уходили в леса и уводили за собою, иногда насильно шляхту из околиц (поселков) и бывшую свою дворню. Главари мятежа, скрываясь за границей, искусно руководили начавшимся брожением, ксендзы разжигали политические страсти в женщинах, а эти командовали мужьями, братьями и сыновьями и настойчиво отправляли их в леса – на верную смерть и погибель.
В этот именно момент восстания и происходил приведенный нами в начале разговор между молодым русским офицером и польскою панною. Она, с свойственною женщинам тонкостью хорошо знала, чем сильнее всего можно было подействовать на пылкое юношеское сердце своего поклонника, и потому умышленно упомянула имя пана Казимира.
