А на тот концерт мы пошли вместе совершенно случайно. В один прекрасный день — тогда я, кажется, уже учился в университете — ко мне забежал Вахтанг, принес билеты на концерт и предупредил, что с нами пойдет Софико. Эту девушку двумя-тремя годами младше меня я знал с детства. Ее родители и родители Вахтанга дружили домами, и я часто сталкивался с ней то у Вахтанга, то на улице, вежливо здоровался — и не больше. Она жила своей жизнью, которая меня нисколько не интересовала, я — своей. Только и было, что однажды — в то время я заканчивал школу — после дневного сеанса в кино я увидел, что к Софико и ее подруге пристает какой-то парень, и, когда он изрядно надоел им, я вмешался и как следует поколотил нахала. Вот и все. Этим исчерпывались наши отношения. Разумеется, я ничего не имел против, чтобы Софико пошла с нами на концерт.
И мы пошли. В фойе было полно народу, преимущественно молодежи. Опьяняющий аромат духов носился в воздухе, ослепительно сверкали люстры, звонко смеясь, горделиво прохаживались женщины, демонстрируя, как я заметил, свои наряды, словно сейчас ожидался конкурс мод, а не концерт. Около нас останавливались знакомые, спрашивали о чем-то, вступали в разговоры. Некоторые заглядывались на Софико, и я вдруг заметил, что наша Софико уже не ребенок…
Вахтанг отстал от нас, поглощенный беседой. Софико взяла меня под руку, и мы вместе прошли в зал. И внезапно я понял, что Софико превратилась в прелестную, изящную девушку, и подивился, как можно было до сих пор этого не замечать…
Все оборачивались, провожали нас взглядами, и неожиданная гордость переполняла меня, гордость от того, что эта красавица шла со мной под руку и в данную минуту принадлежала мне. Назойливые взгляды посторонних не раздражали, напротив, льстили моему самолюбию, я сиял от гордости, и до меня не сразу дошло, что радоваться, собственно, нечему. Кем была для меня Софико? Никем. Как ни горько, но пришлось признать, что она вовсе не принадлежала мне и самодовольство мое не имело никаких оснований. Это сознание омрачало мою радость, хотелось сию же минуту покорить Софико, не отпускать от себя, не уступать никому, чтобы упоение, только что испытанное мной и высоко возносящее меня в собственных глазах, не исчезало никогда, сохранялось подольше, приобрело почву и оправдание. Странное тепло согревало меня, и, опускаясь в кресло рядом с Софико, я убедился, что она совершенно преобразилась в моих глазах: я был безумно влюблен.
