— Это же надо такое наплести! Комета, наводнение…
— Вот все и сошлось, чтобы мне уйти, — продолжает Федор Кузьмич. — А тут, как нарочно, супруга моя, Елизавета Алексеевна, разболелась. Врачи советуют везти ее на юг для здоровья… Мы и уехали в Таганрог. Елизавета Алексеевна там поправляться стала, а я наоборот — расхворался. В Крым как-то ездил… Весь день верхом, в одном мундире… А к вечеру ветер свежий. Потом еще рыбу какую-то жирную ел… Короче говоря, вернулся в дом и свалился. Лихорадка, жар. Так плох был… Духовник приобщил Святых Тайн… Вот я там, в Таганроге, можно сказать, и отошел в жизнь вечную…
— Я бы ни за что не отошел, — говорит Лукичев. И кричит Федору Кузьмичу:
— Я говорю: охота была! Из дворца-то по своей воле!
— Как же, помилуйте! — даже удивился Федор Кузьмич. — Ведь что творилось? Кругом заговоры! Тайные общества! И кто бунтовал? Гвардейские офицеры, аристократы! Дворяне, которым я хотел блага и счастья! Чудовища неблагодарные! Конституции захотели! Будто счастье человека от социального порядка зависит. От государства!
Тут Федор Кузьмич всхлипнул и стал тереть глаза ладонью.
— Ловко закрутил, шельма! — восхищается Лукичев. — Прямо как в романе…
— Меня же отравить хотели, — продолжает Федор Кузьмич. — Пирожок как-то ел, а в нем — камешек, маленький такой… Откуда в пирожке камешек? Я, когда заболел, и лекарств никаких не принимал — боялся. Лекаря гнал прочь…
— Ты не расстраивайся, — говорит Лукичев, сам еле смех сдерживая. — Выпей-ка лучше… Это не отравленное…
Федор Кузьмич немного успокоился, глаза вытер.
— Однажды что удумали? Мост на реке подпилили. Перед самым Таганрогом… Кучер мой Илья остановил коляску, а вторая коляска дальше катит. Офицеры там сидели… Как на мост выехали, так он и рухнул… Я кричу Илье: «Заворачивай скорее!»
— А как же вам удалось скрыться? — спрашивает Арсений.
— Да, в самом деле, как? — вторит Лукичев и снова Арсения в бок толкает.
— Скрыться-то? Да очень просто. Возвращаюсь как-то с прогулки, вечером уже. У заднего крыльца солдат стоит, часовой. Он и говорит мне: «Не извольте входить, ваше величество. Вас там убьют из пистолета». Тогда я спрашиваю его: «Хочешь, солдат, умереть за царя? А род твой будет награжден». Он сначала не хотел, потом согласился. Надел я его мундир, стал на часы. А солдат взял мою шинель — и в дом. Стою я, значит, у крыльца, потом слышу выстрел в комнатах. За ним — другой. Бросил я тогда оружие — и бежать. Потом Елизавете Алексеевне, супруге своей, написал, чтобы похоронили того солдата, будто меня.
