— Как сказать…
Кроме черной трещины, ничего достойного внимания на потолке не было. Разве что круглый плафон на лепной шестилистной розетке. Флеров подумал, что темнеет и пора зажигать свет. И еще он подумал, что ни один исследователь не располагал до них столь чувствительной установкой.
— В том-то и дело, — опять с полуслова понял Петржак. — Камера очень чутка и в принципе, наверное, может зарегистрировать спонтанное деление.
— Если оно существует!
— Да, если существует. Но независимо ни от чего придется искать причины помех.
— А если мы действительно откроем самопроизвольное деление урана? Все равно скажут, что это помехи!
— Естественно! Исследователь обязан доказать, что опыт был чистым. Микрофонный эффект мы, надо думать, свели к нулю, искрение трамвайной дуги — тоже, но остается космос, от которого никакой экран по-настоящему не спасет, поскольку никогда нельзя быть уверенным, что из какой-то там галактики не залетит сзерхэнергичная частица…
— Влияние посторонних нейтронных источников…
— И это… Особенно здесь, в РИАНе. Несовершенство усилительной аппаратуры, наконец.
— Тут все в порядке!
— Это мы с тобой так думаем, но другие потребуют доказательств.
— Хорошо, — все еще разглядывая потолок, вздохнул Флеров. — Будем искать, — он закрыл окно.
И здесь счетчик поймал еще один импульс.
— С маниакальным постоянством, — прокомментировал Петржак.
— Попробуем определить частоту, — сказал Флеров и пошел к столу за секундомером.
Он сел на свое место. Включил секундомер. Надо было набраться терпения и ждать. Ничего другого не оставалось.
За стеклами всевозможных вольтметров и амперметров подрагивали черные стрелки, гудели лампы, и тихо потрескивал тлеющий разряд. В воздухе ощущался легкий запах озона, нагретого масла от насосов и спиртового лака.
Воспаленные красные блики перебегали в тонком стекле радиоламп. Путаница проводов. Округлые извивы вакуумной резины… Все это выглядело буднично и, надо сказать, довольно неказисто. Даже урановая камера — сердце установки — сильно смахивала на будильник.
Незримо вскипали капли таинственной ядерной жидкости. Они набухали, как готовые лопнуть весенние почки, дрожа от собственной тяжести, от переизбытка энергии. Излучив электрические вихри, урановое ядро, подобно живой клетке, начинало удлиняться, превращаясь в кипящую, утончающуюся посередине гантель. Затем рвалась перемычка, и в урагане нейтронной энергии разлетались осколки. И, словно цикада в ночи, откликалась на это трещотка счетчика. Гейгер ловил стократ отраженное эхо яростных взрывов микровселенной, хоть сотворенной человеком, но неподвластной ему.
