Трон Люцифера - Еремей Иудович Парнов

Был голос: умер Пан! — И тени

Простерлись. — Словно на стене,

Над тягостью земных томлений

Встал белый призрак в тишине.

Он чертит погребальный камень

Огромным росчерком руки,

Вдоль стен кладбищенских, как пламень,

Развешивает позвонки.

Теофилъ Готъе, «Костры и могилы»

ВО ВРЕМЕНА императора Тиберия (14–37 г.) распространилась удивительная легенда о корабельщике Таммузе, которому прозвучавший над морской бездной таинственный голос велел возвестить, что умер великий Пан. Когда весть об этом достигла Рима, император приказал доставить к себе Таммуза и после беседы с ним собрал совет виднейших философов. Они склонны были считать, что, по-видимому, великий бог лесов действительно умер.

Но это была ошибка. В средние века рогатый и козлоногий Пан, которого церковники стали называть демоном, не только вернулся на родные поляны, но и обрел невиданную власть. Вместе с ним возвратились веселое племя сатиров и прелестные нимфы, прилетевшие на ведьмовском помеле.

С той былинной поры пролетели сотни и сотни лет… Не верхом на метле, но оседлав рычащие мотоциклы, съезжалась к заброшенной часовне нечистая сила. Миловидные ведьмочки в изрядно потертых джинсах и мини-юбках, приникнув к кожаным спинам дьяволов, весело перекликались в шелестящей, грохочущей моторами тьме. Когда мчащиеся впереди приземистые «кадиллаки» и «форды», включив пылающие адским пламенем стоп-сигналы, свернули со скоростной автострады на заброшенную грунтовую дорогу, лихие гонщики в черных рогатых шлемах «ваффен СС» неохотно сбросили газ. Только-только вошли во вкус, и вот на тебе — прибыли. А ведь так упоительно, так вольготно было лететь в кромешную ночь. Все дальше от города, чей бесприютный, негреющий свет, словно уголья в покинутом очаге, угрюмо дотлевал где-то там позади.

Они и впрямь летели на шабаш, оставив за плечами обыденный быт и обыденную мораль с их ложью, бесконечными запретами, абсолютной бесцельностью и скукой. Близостью освобождения от всех и всяческих пут овеяла разгоряченные лица могильная сырость уснувшей земли. Горьковатый дух омытой росой листвы пробился сквозь душную пыль и бензиновый чад.

Полная и совершенная в своей холодной осенней прелести, вставала над заброшенным кладбищем луна. Посеребрив скорбные тисы и обозначив заросшие плющом мраморные плиты, она неудержимо рвалась в зенит, утверждая свою неизбывную власть над душами людей и чахлыми призраками, затаившимися среди развалин. Она словно не признавала убогого рационализма и пошлых условностей века, загнавшего людей в железобетонные джунгли.